Николай Негорев, или Благополучный россиянин

— Я, может быть, убегу, — известил меня Оверин с такой легкостью, как будто его упрашивали уж бежать и он не изъявил покуда согласия, но стоит только кивнуть головой, чтобы побег совершился.

— У вас не болит иногда голова? — спросил я, желая его уколоть, но он не понял меня.

— Вы спрашиваете, точно доктор, который свидетельствовал меня, не сумасшедший ли я. Никогда не болит, — с улыбкой сказал Оверин.

Судя по тому, что он не с презрением относился о своей особе и о других ничтожных вещах, которые были не за облаками, я убедился, что он находится в отличнейшем расположении духа.

— Что же, вас не признали умалишенным?

— Нет.

— Должно быть, доктор ничего не смыслил.

— Может быть, — рассеянно отвечал Оверин, решительно не понимая моих острот.

— Я не поколебался бы отправить вас в сумасшедший дом, — яснее сказал я.

— Да-а — видите… только это бесполезно! — сообразил Оверин, беспристрастно обсуждая вопрос, хорошо ли отправить в сумасшедший дом такого субъекта, как он. — Я бы оттуда убежал… Да. Я пожалуй что отчасти сумасшедший, — меня иногда, знаете, до боли беспокоят представления о бесконечно малом и бесконечно большом. Можете ли вы вообразить частичку алмазной горы, стертую мухой в то время, когда она обчищала об эту гору носик? Черт знает, иногда на целый час задумываешься над этакими глупостями! Не признак ли это сумасшествия? Как вы думаете? — серьезно спросил Оверин.

— Это еще не особенно, — сказал я, — а вот это уж настоящее сумасшествие — не интересоваться тем, что ждет вас в будущем.

— Да, оно, конечно, любопытно бы знать наверное, — равнодушно проговорил Оверин.

— Как же вы не могли выслушать внимательно даже приговор, в котором вся ваша судьба.

— Черт знает, как-то так, — смущенно пробормотал Оверин, махнув рукой. Выговор на него подействовал. — Это можно все поправить, — вдруг весело догадался он: - можно написать просьбу о прочтении мне вновь…

— Дескать, занят был важными делами — позабыл о таких пустяках, как какой-нибудь десяток лет разницы в годах каторжной работы, а потому прошу уведомить меня, на пять или на пятнадцать лет ссылают меня… О чем вы тогда думали, когда вам читали?

— Они мне ужасно надоели со своими судьбищами, приговорами, допросами, я уж бросил и слушать — думал, что все пустяки, — добродушно оправдывался Оверин.

Ему было, видимо, совестно, что он не мог серьезно выслушать даже своего приговора, и он слегка покраснел.

— И зачем вы ушли тогда из города, даже не посоветовавшись ни с кем? Еще мальчиками мы были друзьями; отчего вы не хотели быть со мною откровенны? Помните, как вы мне рассказывали свою теорию мира…

— Да, ребячество. Но теперь нечего было советоваться. Я знал, что вы посоветуете мне идти как можно скорее.

— Вот уж этого я никак бы не посоветовал.

— Да! У вас — маммон! — с невыразимым презрением сказал Оверин. — Для того чтобы не остаться без пирожного, вы готовы обречь на смерть миллионы людей! Вы этой партии?

— Извините, я слишком неосторожно коснулся пункта вашего умопомешательства, — колко сказал я.

Оверин добродушно засмеялся, как человек, спохватившийся, что он не понял шутки.

— Вы делаете опыты — не сумасшедший-ли я? — сказал он. — Это пустяки. Поговоримте о чем-нибудь другом. Как поживает ваша сестра?

— Сестра выходит замуж за вашего друга Малинина.

— Черт возьми, а я думал на ней жениться, — с досадой проговорил Оверин. — Там все женщины плакали, а она, как торговка, всех забросала словами. Конечно, все готовы умереть за свое убеждение, но нужно уметь умирать без слез. Ваша сестра — храбрая девушка. Нельзя ли с ней повидаться?

— Нет. И я вас попрошу ничего не писать и ничего не передавать ей с кем бы то ни было, даже не думать о ней, — серьезно сказал я.

Характер сестры мне был хорошо известен, и я с испугом гасил поскорее искру, готовую зажечь порох. Если б Лиза слышала признание Оверина, ее судьба решилась бы в одну минуту, и Малинину больше не видать бы своей невесты, как своих ушей.

Но прежде чем дать обещание не сноситься с Лизой, Оверин потребовал от меня продолжительных объяснений вроде того, почему подло отнимать у товарища невесту или почему не следует восторженную девушку тащить за собой на всякие беды и лишения. Наконец я решил прекратить словопрения решительным ударом.

— Согласны ли вы для счастья ваших друзей пожертвовать собой или даже не пожертвовать, а немного потесниться? — спросил я.

— Смотря по тому, в чем заключается счастье.

— В жизни. Если вы отнимете у Малинина невесту, он лишит себя жизни.

— Нет, я не хочу. Это другое дело. Я давно уж замечал, что он глуп. Да, да, действительно!

— Ну, теперь покуда — до свиданья! Я на днях принесу вам книги, какие найду.

— Вот что еще. Я забыл было. Нет ли у вас рубашки? Как-то неловко без рубашки, и вшей очень много — нельзя заснуть…

Оверин расстегнул свой кафтан и показал мне грязное тело.

— Какой же человек в здравом уме будет полчаса говорить о книгах, позабывая сказать о рубашке! — засмеялся я. — Про вас нельзя сказать, что вам своя рубашка к телу ближе.