Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта

Счастье, которое дарила любовь Панаевой, осталось в прошлом. Окружающие рассматривали былые чувства Николая Алексеевича и Авдотьи Яковлевны как Plusquаmperfekt – давно прошедшее время.

А реалии сегодняшнего дня не радовали. Осенью 1857 года у Некрасова начались боли в горле, и его характер стал совершенно невыносимым. Он кричал на правого и виноватого, оскорблял всех, попавших под руку. После сильного раздражения и без того не сильный голос у него совершенно пропадал. В это время Некрасов иногда с ужасом шептал: «Какая предстоит мне перспектива – сделаться немым!»

Отечественные доктора диагностировали у Некрасова казавшуюся неизлечимой болезнь горла и опустили руки. Панаева сопровождала его в Вене, Риме, Париже, где поэт консультировался со светилами медицины. У слабого здоровьем, болезненного Некрасова имелось в наличии множество хронических хвороб; они то и дело обострялись. «В нем… вы сейчас же распознали бы человека, шедшего через разные болезни…» – вспоминал известный мемуарист П.Д. Боборыкин.

Панаева подозревала у своего друга венерическую болезнь, и, поскольку стеснительный Николай Алексеевич не мог заставить себя обратиться к врачу, сама нашла нужного специалиста. Диагноз был неутешителен – сифилис. Прописанные доктором процедуры – втирание ртутной мази – совершили чудо: пропали язвы, вернулся голос. Но стоило болезни немного отступить, как его вновь потянуло в бордель. Он признавал любовь как сильное чувство физического влечения, свободное абсолютно от каких-либо обязательств к самому объекту любви.

П.Д. Боборыкин

Возвращаясь к Панаевой, он отчаянно каялся, вымаливал прощение. Она прощала его, они снова пытались жить вместе, и снова ссоры вспыхивали от одного неловкого слова. Авдотья Яковлевна реагировала очень бурно: «Слезы, нервический хохот, припадок». Или: «О, слезы женские, с придачей нервических тяжелых драм», – записывал с оттенком снисхождения Некрасов. Все нежные строки панаевского цикла относятся к тому времени, когда любовники находились в разлуке. А когда они воссоединялись, в любовной лирике поэта появлялись слова: «буйство», «буря», «гроза», «бездна», «поругание». И снова расставание навек.

Из-за этих многократных разрывов не сохранилась переписка Некрасова и Панаевой. Авдотья Яковлевна в очередном порыве гнева сжигала все накопившиеся письма.

Они горят!.. Их не напишешь вновь,
Хоть написать, смеясь, ты обещала…
Уж не горит ли с ними и любовь,
Которая их сердцу диктовала? —

негодовал поэт.

Их остались единицы, и об отношениях влюбленных можно судить только по воспоминаниям современников и по тем письмам, которые они адресовали друзьям.

Дела издательские

Вся эта драматическая жизнь сердца Панаевой и Некрасова происходила на фоне идеологической борьбы в «Современнике».

Панаев, владелец и главный редактор журнала, был совершенно отодвинут в сторону Некрасовым. Тот получал значительные суммы от издания своих сочинений и играл в карты, одно время – весьма удачно. «Хорошо ли играть в карты? – вопрошал пламенный защитник поэта, двоюродный брат Ивана Панаева Ипполит, долгое время заведовавший хозяйственною частью журнала. – Это уже другой вопрос. Много почитаемых и уважаемых людей играют в карты, и это не мешает им быть почитаемыми и уважаемыми в обществе. Клевета не касается их имени. По крайней мере деньги, выигранные Некрасовым у людей, которым ничего не стоило проиграть, были им употребляемы уже гораздо лучше, чем деньги, выигранные другими. …Не будем же укорять поэта за эту общую многим натурам, и иногда натурам недюжинным, слабость, тем более что у Некрасова это было скорее средство развлечения или отвлечения от тягостных дум, чем страсть. Развилась она в нем в ту пору, когда он был болен, хандрил, собирался умирать, и натура его жаждала сильных ощущений, могущих отвлечь его от обычно терзавших его тогда грустных мыслей, с которыми он не мог справиться».

Чернышевский в своих воспоминаниях рассказывал, что при первой встрече Некрасов откровенно заявил ему: «Вы, должно быть, не знали, что на деле редактируется журнал мною, а не им?» – «Да, я не знал». – «Он добрый человек, потому обращайтесь с ним, как следует с добрым человеком; не обижайте его; но дела с ним вы не будете иметь; вы будете иметь дело только со мною». Панаев имеет на журнал равные с ним денежные права. А Панаеву нечем жить, кроме получения денег из кассы «Современника». Он легкомысленный ветреник, любит сорить деньгами. – «Я держу его в руках; много растратить нельзя ему: я смотрю за ним строго. Но за всякою мелочью не усмотришь; кое-что он успевает захватывать из кассы без моего позволения; это он таскает из кассы на свои легкомысленные удовольствия».

После подобной рекомендации вряд ли Николай Гаврилович преисполнился уважения к Панаеву.