Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта

В этот период Панаева, чувствующая, что теряет Некрасова и ничего не может с этим поделать, нашла себя в заботе о малолетних братьях Добролюбова, Володе и Ванюше. Чернышевский писал другу: «Авдотья Яковлевна нянчится с Вашими братьями, как могла бы заботиться разве очень добрая сестра»

Пережив уход уважаемых и читаемых авторов, Некрасов и Панаев, старые работники «Современника», Чернышевский и Добролюбов, молодые его работники, образовали нечто вроде трудовой артели, условившись делить доходы от журнала на четыре части. По-видимому, Авдотья через своих мужчин получала определенную долю.

Добролюбов в ноябре 1861 года вернулся из Италии. Он мог остаться в Европе. Увиденная впервые западная жизнь предстала перед ним во всей прелести и соблазнительности, дразнила и искушала. Пробудился и еще один «инстинкт юный»: пришло серьезное увлечение итальянкой Ильегондой Фиокки. Добролюбов хотел жениться. Ее родители были не против. Правда, при одном условии: нужно было не возвращаться в холодную убийственную для тела и изнурительную для духа, бюрократизированную до печенок Россию, а остаться в благословенной Италии, в Мессине. Но, вопреки настоятельным призывам Некрасова остаться и бороться с прогрессирующей болезнью, Добролюбов отправился в Петербург. Заехал и домой, в Нижний Новгород. «В первый же день, – вспоминала сестра, – он позвал меня и старшую сестру Анну пойти с ним на кладбище, где похоронены наши родители. Там бросился он на могилы отца и матери и заплакал, просто громко зарыдал, как ребенок».

Н.А. Добролюбов

По воспоминаниям А.Я. Панаевой, за несколько дней до смерти Добролюбов произнес: «Умирать с сознанием, что не успел ничего сделать… ничего! Как зло насмеялась надо мной судьба! Пусть бы раньше послала мне смерть!.. Хоть бы еще года два продлилась моя жизнь, я успел бы сделать хоть что-нибудь полезное… теперь ничего, ничего!»

Доктора скрывали от больного всю трагичность его состояния, друзья пытались поддерживать оптимизм. Но Добролюбов проявил неожиданную хитрость: он спросил врача, можно ли ему «устриц и щампанского», и, получив ответ «Вам все можно», понял, что надежды нет. Предчувствуя близкий конец, он попросил снять себе новую квартиру, чтобы не оставлять после собственной кончины неприятный осадок в памяти своих соседей. До самой последней минуты он был в сознании и поручил семью Авдотье.

В смежной комнате безвыходно сидел Чернышевский.

Смерть Добролюбова застала Некрасова врасплох. Он рассчитывал, что через два-три года молодой соратник окрепнет, и, должно быть, не на словах готов был передать в его руки «Современник». Некрасов видел в нем новый тип личности, зрелого, талантливого, отвечающего духу времени редактора, способного поднять издание на новую высоту.

На похоронах Добролюбова Некрасов произнес речь, полную горечи и сожалений: «Бедное детство, в доме бедного священника; бедное, полуголодное ученье; потом четыре года лихорадочного неутомимого труда…» – и все, конец, могила.

Посмертное собрание сочинений Добролюбова Чернышевский посвятил Панаевой. На первой странице написано: «Авдотье Яковлевне Панаевой. Ваша дружба всегда была отрадой для Добролюбова. Вы с заботливостью нежнейшей сестры успокаивали его, больного. Вам он вверял свои последние мысли, умирая. Признательность его друзей к Вам за него должна выразиться посвящением этой книги Вам».

Уход Панаева

В советском литературоведении Иван Иванович всегда оставался в тени Н.А. Некрасова, соиздателя «Современника», который они совместно возродили, сумев привлечь к сотрудничеству в нем лучшие литературные силы. Некрасов, как революционный демократ и великий поэт всегда оказывался на первом месте во всех исследованиях, а литератор Панаев в лучшем случае упоминался вскользь. Тем не менее именно Панаев все свои силы отдавал литературной и журнальной работе, не говоря уж о том, что сначала финансировал всю затею.

Здесь он опубликовал одно из лучших своих произведений – повесть «Родственники» (1847), в которой, предвосхищая роман Тургенева «Рудин», дал тип мятущегося «лишнего человека».

Начав литературную карьеру как сотрудник почтенного «толстого журнала» – «Отечественных записок», он стал известен особенной чертой, часто проявлявшейся как сильная и плодотворная: он умел сжимать обобщение до размеров словца, такого выразительного, что оно заменяло развернутое описание («прекрасный человек», «офицер с золотыми эполетами» и «офицер с серебряными эполетами» и мн. др.). Это был для Панаева первый опыт серьезного сотрудничества в серьезном журнале, сотрудничества не эпизодического, но регулярного и даже в известной степени повлиявшего на общий облик издания.