Николай Некрасов

Однако для обиды на Некрасова Елисеев и Антонович имели серьезные причины. Ситуация, возникшая после приостановки «Современника», обнажила огромную социальную дистанцию между редактором и его молодыми сотрудниками. К 1862 году Некрасов, единомышленник Чернышевского, Антоновича и Пыпина, — уже совсем не то же, что каждый из них, не разночинец-литератор, лицо сомнительное и в общем незначительное. Некрасов — солидный владелец (на самом деле арендатор, но в любом случае лицо, за собственные деньги издающее журнал) популярного и, по мнению многих, доходного литературного предприятия. Он — поэт, модный в кругах высшего света после поэмы «Тишина» (читавшейся в лучших гостиных, как когда-то гордо сообщал Панаев, любивший бывать в них) и напечатанных в «Колоколе» «Размышлений у парадного подъезда»; его стихи читали и великая княгиня Елена Павловна, вдова великого князя Михаила Павловича, и родная сестра царя Ольга Николаевна, королева Вюртембергская. Он — известный всему Петербургу карточный игрок, охотник, член Английского клуба. Его партнерами по картам были личный друг государя, министр императорского двора граф Александр Владимирович Адлерберг и камергер Александр Агеевич Абаза, товарищами по охоте — граф Леонид Шереметев и управляющий Морским министерством Николай Карлович Краббе, клубным приятелем — Григорий Александрович Строганов, морганатический супруг младшей дочери Николая I великой княгини Марии Николаевны, герцогини Лейхтенбергской. Дом Некрасова еще в 1850-е годы посещал будущий военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин. Одним из его лечащих врачей будет лейб-медик Сергей Петрович Боткин — знаменитый хирург, брат прежнего приятеля Некрасова Василия Петровича Боткина.

И, что особенно важно в данном случае, «не тем же, что они» (Елисеев и Антонович), Некрасов был в глазах правительства и высшего общества. Это хорошо сформулировал Петр Александрович Валуев, министр внутренних дел, в чьи руки в это время переходили цензура и надзор за печатью, записавший в дневнике 27 июня 1862 года: «Вчера был у меня Некрасов по делу о «Современнике». Неприятная личность, но лично он не заговорщик, у него есть деньги». И сам Некрасов имел к правительству другое отношение, чем его «консистория». Последние события, конечно, отрезвили его и избавили от иллюзий о возможности полноценного сотрудничества между правительством и обществом; тем не менее правительство не было для него однородной враждебной и потенциально опасной силой. Оно и в самом деле не было однородным. Несмотря на усиление репрессивных тенденций в управлении печатью и страной в целом, в правительстве всегда сохранялись либеральные и даже «красные» элементы, сохраняли свои позиции братья Милютины, Головнин, великий князь Константин Николаевич. Тот же Валуев не был однозначным реакционером, стремясь выглядеть скорее просвещенным консерватором. Был сильный и опасный граф Муравьев, но силу имел и либеральнейший внук генералиссимуса, петербургский военный генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов. Это, конечно, не означало, что кто-нибудь в правительстве мог одобрять цели и методы Чернышевского и Михайлова, но не всем в правительстве единомышленники Михайлова и Чернышевского должны были казаться опасными людьми. И в рядах высшей бюрократии было немало тех, кто считал, что и такая позиция может — естественно, под контролем — иметь место в общем «хоре» и что подрывная деятельность части этих людей еще не означает, что все, кто придерживается сходных взглядов, абсолютно вредны.

Некрасов, собираясь возобновить издание журнала, стремился занять позицию «владельца» журнала, чья «консистория» иногда «выходит из-под контроля», но сама по себе не настолько опасна, чтобы ее уничтожать. Его фигура «не-заговорщика» как бы сама по себе придавала его журналу вид не поджигательно-революционного, выходящего из легального поля (как его на время представила деятельность Михайлова, Обручева и Чернышевского), но всего лишь «оппозиционного» издания. Министр Валуев не мог поверить, что человек, у которого есть деньги, финансирует заговорщиков и поджигателей. Поэтому нарочитое дистанцирование Некрасова от его «консистории» было в то время единственно правильной и спасительной для «Современника» позицией (схожей была позиция Благосветлова, издателя в еще большей степени радикального «Русского слова»). Да и сам Некрасов ощущал, что либеральный ресурс правительства себя не исчерпал, что власть не ассоциирует его журнал напрямую с подпольной деятельностью некоторых бывших членов его редакции и что препятствия к возобновлению выпуска «Современника» в том же виде можно будет преодолеть.