Николай Островский

Утром по крыше лазили люди, укрепляли радиомачту, а Лев монтажничал в квартире, рассказывая интереснейшие эпизоды своего прошлого. Павел его не видел, но по рассказам Таи знал, что Лев блондин со светлыми глазами, стройный, порывистый в движениях, то есть именно такой, каким его представлял себе Павел с первых минут знакомства.

В сумерки зажглись в комнате три «микро». Лев торжественно подал Павлу наушники…»

Летом 1929 года наша квартира превратилась в настоящий штаб отпускников. Съехались старые друзья Николая: Жигирева, Новиков, Хоруженко, Карась. (С Моисеем Ефимовичем Карасем Николай познакомился еще в 1924 году в Харькове, у Петра Новикова. Работал Карась на Второй табачной фабрике — заведовал отделом экономики.)

Была вместе с ними и Роза Ляхович — она приехала в Сочи для лечения почек. Сняла комнату недалеко от нашей квартиры и все свободное время проводила с Николаем. Писала письма под его диктовку. Иногда целыми днями читала ему только что вышедший тогда «Тихий Дон» Шолохова.

Николай сдружился с Розой и до конца ее дней переписывался с нею.

В одном из писем к Петру Новикову Р. Ляхович так рассказывает о своем первом впечатлении от встречи с Николаем Островским:

«Петрусь! Я бесконечно тебе благодарна, родной мой, что ты дал мне возможность встретить такую хорошую, чистую и кристальную душу. Я целыми часами просиживаю у его постели. Мы бесконечно говорим. У нас какой-то неиссякаемый источник слов и мыслей. У меня такое впечатление, что знаю его очень, очень давно, что духовно связана с ним всю свою жизнь.

Он всматривается в меня широко открытыми, но ничего не видящими глазами. Судорожно сжимает мои руки и говорит: «Розочка, а ведь это величайшая ошибка, что я тебя раньше не знал».

Вчера мы долго, долго с ним говорили, и он буквально надорвал мою душу, в результате чего я провела бессонную ночь, обливаясь слезами.

Нет, Петрусь, чувствую, что от этой встречи останется неизгладимый след в моей душе, останется на всю жизнь шрам, который, пожалуй, никогда не заживет.

У него прекрасный друг — Рая. Самоотверженная девушка, отдавшая и в настоящий момент отдающая все свои силы и лучшие годы. Да и нельзя иначе. Ты сам прекрасно знаешь Николая. Чувствую, что я сама способна была бы отдать всю свою жизнь такому человеку»[22].

…Итак, в то лето у нас собрался настоящий штаб друзей. Николай им очень радовался. Но был огорчен тем, что вместо отдыха друзья занялись добыванием ему путевки в санаторий. Его ежедневные протесты, споры и увещевания, что путевка необязательна, кончились тем, что в один прекрасный день кто-то влетел в комнату и, размахивая сиреневой бумажкой, крикнул:

— Есть путевка! Вот она, и туда, куда надо — в Мацесту. Отправляйся, Колька!..

Вечером, когда мы остались одни, Николай сказал мне:

— Знаешь, Раек, мне очень хочется поехать в санаторий в открытой легковой машине. Я сознаю, что ехать сидя мне будет очень тяжело. Но как-нибудь устроимся. Шофера попросим ехать медленно. Может, смогу увидеть_ горы, море… Говорят, дорога в Мацесту очень красива.

Желание Островского было выполнено: горком партии предоставил ему открытую машину. С большим трудом устроили Николая полулежа. Я примостилась рядом, все время следила, чтобы он не сползал с сиденья и мог видеть окружающее. Ехал он в темных очках, без головного убора, и ветер развевал его прекрасные, волнистые волосы. Видел он уже совсем плохо, все было в тумане. Но все же кое-что видел… Это была его последняя поездка, когда он еще мог хоть что-то увидеть.

На Старой Мацесте, в санатории № 5, Николай познакомился с москвичом Сергеем Васильевичем Малышевым, членом партии с 1903 года, директором Нижегородской ярмарки.

Это был уже немолодой, но очень энергичный человек с огромной «боярской» бородой. Он всегда куда-то спешил. Часто его можно было видеть в пижамных брюках, без рубахи, с перекинутым через плечо полотенцем, в широкополой шляпе — чуть ли не бегущим на пляж. Казалось, он никого не видит и никого не знает. Но это только казалось. На самом деле Малышев был прекрасно осведомлен об отдыхающих. Меня удивило, когда он сам подошел к Островскому и заговорил с ним как со старым знакомым. Он уже знал, что у Николая болят глаза, что он катастрофически теряет зрение. И вот Сергей Васильевич предложил Николаю приехать в Москву и обещал показать его лучшему окулисту, профессору Авербаху.

— Когда кончится ваш срок лечения, — сказал Малышев, — дайте мне в Москву телеграмму, вас встретят. Договорились?

У Николая вновь вспыхнула надежда. Надежда на то, что, возможно, он снова будет видеть…

Нам хотелось решить еще один, очень важный вопрос, который Николай поднимал неоднократно, а я все время уходила от ответа. Вопрос о регистрации нашего брака.

В те годы регистрация брака не считалась обязательной. Но нам предстояла поездка в Москву. И Николай, и моя мама, и друзья, в это время гостившие у нас, — все настаивали на том, чтобы у нас была одна фамилия.