Николай Островский

«…Обычно пустая моя квартира в настоящее время оживляется, — пишет Островский П. Новикову из Сочи. — Сейчас у меня в гостях следующие: Катя с дочкой, мама Раи с внучком, маленькая женщина, подруга московского] товарища] Миши. 1-го июня прибывает новая делегация в лице Мити с ребятками и женой. 1-го июня двигает вторая делегация в лице «Райкома»[25] и того же [числа] со ст[анции] Крымской прибывает последняя делегация в лице Лели, сестры Раиной. Итого — четырнадцать живых и развесело-хохочущих людей…»

В этот приезд в Сочи запись книги не велась. Но безусловно по ночам, когда утихало все в доме, он продолжал думать о своем детище.

И тут новый удар.

Николай узнал, что в то время, когда он лежал в клинике, в Сочи работала комиссия по проверке партийных рядов. Николай был уверен, что прошел чистку без осложнений, и был совершенно спокоен. Однако произошло нечто неожиданное: Островский механически выбыл из партии!

Трудно передать его потрясение, когда он узнал решение комиссии. Двое суток он не сомкнул глаз. Нервный шок был настолько сильным, что общее состояние сразу резко ухудшилось. Воспалились глаза. Он писал А. А. Жигиревой в эти дни:

«…Местные лентяи из Окпроверкома отказались по лености меня проверить, чем поставили меня вне партии. (После партсъезда непроверенный механически выбывает из партии.) Правда, все это юридические вещи… Отобрав партбилет, меня не оторвут от партии…»

Начались хлопоты по восстановлению. Долгие хлопоты. Только два года спустя пришло долгожданное справедливое решение: «В партии восстановить и считать проверенным».

Но этот документ Островский получил лишь летом 1932 года. Тогда же, в Сочи, он был в очень тяжелом состоянии.

Встреча с друзьями: с Феденевым, с Пузыревским — немного отвлекла его от переживаний тех дней.

Жигиревой Николай писал:

«Часто льется моя песенка здесь, и слыву за веселого парня. Ведь в сердечке бьется 26 лет, и никогда не затухает динамо молодости и огня. Ведь если жить, то не скрипеть…

Иногда вырывается из волевой осады боль и мятеж за скованное, но полное жизни тело.

Каким бы бешеным волчком закружился бы…»

В октябре кончился срок лечения. Сдав сочинскую квартиру райисполкому, Островский в сопровождении своей сестры Екатерины Алексеевны вернулся в Москву. Вскоре приехала и Ольга Осиповна.

Теперь он думал только об одном: скорее приступить к работе над рукописью.

Но сколько было еще впереди препятствий. И серьезных. И смешных.

Расскажу об одной истории, выбившей Николая из колеи осенью 1930 года.

Квартира в Мертвом переулке, где мы имели полкомнаты, разделялась на две части соединенными между собой коридорами. С парадной лестницы можно было попасть в большую переднюю, которая сообщалась с нашей полукомнатой дверью. В передней стоял наш шкаф с посудой. Здесь, в передней, мы готовили иногда обед (кухня была далеко, в другом конце квартиры). Готовя еду, прислушивались к Николаю, чтобы подойти к нему в любую минуту, если он позовет.

И вот однажды… В тот злополучный вечер, помню, небо было обложено серыми тучами, косой поток тяжелого дождя хлестал в окна. В такие дни в комнате было особенно сыро и неуютно.

…В парадную дверь постучали. Николай первым услышал осторожный стук. Он сказал:

— Пойди, мама, открой, вероятно, звонок испорчен.

Ольга Осиповна открыла дверь, и в переднюю вошел человек с большим чемоданом в руке. Одет он был в серое поношенное пальто. Он весело отодвинул плечом недоумевающую старушку, водрузил чемодан на стоявший в передней табурет и вытащил сложенную большую ситцевую занавеску.

Все это происходило в совершеннейшей тишине. Николай за закрытой дверью прислушивался и удивлялся, не слыша речи: до нас доносились только шаги в передней, а затем вдруг стук вбиваемого гвоздя.

Что же происходило в передней? Достав прихваченные с собой молоток и гвозди, незнакомец быстро, с сосредоточенной деловитостью вбил в стену на высоте человеческого роста гвоздь, накинул на него готовую петлю занавеса и прикрепил другой конец к противоположной стене. Большая часть передней оказалась отгорожена занавеской. Отбив себе площадь метров в двенадцать, незнакомец облегченно вздохнул и тоном, не допускающим возражений, произнес:

— Здесь я буду жить. Передайте соседям, что с этого дня им придется пользоваться черным ходом, а на эту жилплощадь у меня имеется ордер.

Ошеломленная Ольга Осиповна стояла, ничего не понимая. Затем она вернулась к нам и рассказала о происшедшем.

Николай возмутился. Надо сказать, что с вторжением жильца для нас создавались большие неудобства: мы оказывались отрезанными от непосредственного выхода на улицу. Вынести же Николая из комнаты было теперь и вовсе невозможно.

Между тем новый жилец со вкусом располагался. В ту же ночь к дому подъехал ломовой извозчик, нагруженный разной домашней утварью. Наш сосед шумно устанавливал мебель и был, очевидно, в самом прекрасном расположении духа, потому что без умолку насвистывал и время от времени напевал импровизируя: