Николай Островский

Присудить премию Ленинского комсомола выдающемуся советскому писателю Островскому Николаю Алексеевичу, автору бессмертных книг: «Как закалялась сталь», «Рожденные бурей», произведений, которые стали боевым оружием комсомола в воспитании миллионов молодых советских патриотов, достойной смены старшим поколениям коммунистов.

Николай Островский не дожил до наших дней. Он всего этого не увидел. Но он знал: его книги будут бороться в общем строю и тогда, когда их автора уже не будет на свете.

Так и вышло.

20 Последние дни… Последние минуты…

Весной 1936 года, когда Островский собирался ехать в Сочи, Ольга Осиповна сообщила ему о смерти его отца, Алексея Ивановича Островского. Отец умер восьмидесяти двух лет, и хоть понимал Николай, что возраст преклонный и потеря неизбежна, но «голос крови» — как говорил он — твердил свое: несколько дней Николай не мог работать. Но едва пришел в себя, как он заторопил пас с записью «Рожденных бурей»! Смерть отца словно напомнила ему о сроках.

Думал, что у него есть пять лет.

Планы были максимальные, предельные.

Из письма Анне Караваевой от 2 августа 1935 года: «Предатель-здоровье вновь изменило мне: я неожиданно скатился к угрожающей черте… Несмотря на всю опасность, я, конечно, не погибну и на этот раз, хотя бы уж потому, что я не выполнил данное мне партией задание. Я обязан написать «Рожденные бурей». И не просто написать, а вложить в эту книгу огонь своего сердца. Я должен написать (то есть соучаствовать) сценарий по роману «Как закалялась сталь». Должен написать книгу для детей — «Детство Павки». И непременно книгу о счастье Павки Корчагина. Это, при напряженной большевистской работе, — пять лет. Вот минимум моей жизни, на который я должен ориентироваться».

Пять лет. Но жизнь распорядилась иначе.

Он не успел закончить роман «Рожденные бурей». Хотя и спешил. После совещания он разрешил себе отдохнуть один день, а затем закипела работа по окончательному редактированию «Рожденных бурей». Вся квартира превратилась в «штаб». Машинки стучали, как пулеметы.

Месяц спустя, в декабре 1936 года, первый том романа «Рожденные бурей» был готов к сдаче в печать. В этот же день, 14 декабря, Николай Островский написал Ольге Осиповне:

«Милая матушка! Сегодня я закончил все работы над первым томом «Рожденных бурей». Данное мною Центральному Комитету комсомола слово — закончить книгу к 15 декабря — я выполнил.

Весь этот месяц я работал «в три смены». В этот период я замучил до крайности всех моих секретарей, лишил их выходных дней, заставляя работать с утра и до глубокой ночи…

Сейчас все это позади. Я устал безмерно… Сейчас я буду отдыхать целый месяц. Работать буду немного, если, конечно, утерплю. Характер-то ведь у нас с тобой, мама, одинаков…»

Весной он надеялся вернуться в Сочи. Но этому желанию уже не суждено было осуществиться. Едва была завершена работа над романом «Рожденные бурей», в состоянии Николая Алексеевича наступило резкое ухудшение. Приступ почечной болезни принял угрожающий характер.

15 декабря, возвратившись из университета, я открыла дверь квартиры — на пороге меня встретила Екатерина Алексеевна, бледная, со вздрагивающими губами:

— Коле очень плохо. Не заходи сейчас к нему. Он, очевидно, вздремнул. Ему сделали укол морфия.

Я поняла: раз он прибегнул к морфию, то дело действительно плохо. Вспомнила, как в 1928 году в Сочи во время тяжелого, тогда еще первого приступа почечной болезни врач дал ему порошок морфия, чтобы облегчить страдания. На всякий случай он оставил еще два порошка, но Николай ими не воспользовался ни тогда, ни впоследствии. Когда во время приступов я напоминала ему об этих порошках, он отшучивался:

— Ты хочешь, чтобы я стал морфинистом?

Когда боли проходили, был горд своей выдержкой.

А сейчас принял укол морфия. Значит, дело плохо.

Страдания сразу переменили его лицо. Еще недавно оно горело вдохновением, удивительной, казалось, неисчерпаемой энергией, а теперь…

Мы срочно вызвали из Харькова Дмитрия Алексеевича, хотели вызвать и Ольгу Осиповну. На приезд старшего брата Николай согласился, но маму вызывать запретил. Не разрешил он сообщать о своей болезни и по радио, о чем товарищи очень просили.

— Нельзя этого делать. Так ведь и матушка может узнать. Не надо ее волновать… Да и напрасны ваши тревоги! Все пройдет!

Боли были мучительны и уже не проходили вовсе. Но Николай держался. Ежедневно интересовался положением на фронтах Испании.

— Держится ли Мадрид? — все спрашивал брата. И на утвердительный его ответ говорил: — А меня, кажется, громят…

Были мобилизованы лучшие медицинские силы, созывались консилиумы. Делалось все возможное, но положение Островского становилось все опаснее. В доме круглосуточно дежурил врач и медицинская сестра; они находились в столовой, чтобы в нужное время оказать помощь. У постели Николая дежурили мы с Катей.

Держался он мужественно. Часто терял сознание от боли. Очнувшись, спрашивал?

— Я стонал?

И радовался, что мы стонов не слышали.

— Это хорошо. Значит, смерть меня не может пересилить…