Николай Рерих. Запечатлевший тайну

Патриарха Иосифа слова: "Воображении святых икон писати самым искусным живописцем… и чтоб никто неискусен иконного воображения не писал, а для свидетельства на Москве и во градех выбрать искусных иконописцев, которым то дело гораздо в обычай".

Собор 1667 года указал: "Да иконы лепо, честно, с достойным украшением, искусным рассмотром художества пишемы будут, во еже бы всякого возроста верным, благоговейный очеса на тя возводящим к сокрушению сердца, ко слезам покаяния, к любви Божий и Святых Его угодников, к подражанию житию их благоугодному возбуждатись и предстояще им мнети бы на небеси стояти себе пред лицы самих первообразных".

Это замечательно красиво; еще не менее торжественно (окружная грамота 1669 г.):

"Яко при благочестивейшем и равноапостольном царе Константине и по нем бывших царех правоверных церковнице. Изряднее же клирос велиею честью почитаеми бяху, со сигклитом царским и прочиими благородными равенство почитания повсюду приимаху, тако в нашей царстей православной державе икон святых писатели тщатливии и честнии, яко председание художником да восприимут и… пером писателем да предраве-иетвуют: достойно бы есть от всех почитаемый хитрости художникам почитаемым бытн… Толнко убо от Бога, от церкви и от всех чинов и веков мира почтенного дела художницы в ресноту почитаеми да будут;…вся вышеречениая в ceй грамоте нашей царстей не преступно хранима и блюдома будут выну…"

Как хорошо! Какое красивое и великое дело чувствуется за этими словами. Какой подъем, размах и проникновение! Но преступили царскую "неприступную" грамоту. Далеко отошли. Даже стыдимся иконы.

Наши иконы, наши церковные заказы полны беспросветными буднями.

Проникновенность закрылась шаблоном канона и то какого-то не настоящего канона — сурово торжественного, а гоже маленького и будничного, такого же ненужного, как не нужно нам сейчас и все искусство, и вся религия. Ни хорошего, пи худого. Серая вера, серое воображение и блеск риз и окладов не светит среди серой какой-то ненужности и неискренности.

Насколько предписано обязательными правилами, учимся мы знать церковное письмо. Мы твердим — сколько морщин должно быть на лбу Спаса, сколько волосков в бороде Николая, твердим много слов, мертвых для нас, и за ними теряется общее обаяние иконы, мельчает впечатление, забывается — в чем доступ живописи к лучшим нашим запросам. Как и во всей жизни, не обнимая общего, спасения ищем мы в мелочах.

Остаются только малые остатки чудесной старинной работы. Пусть они не погибнут; страшно им разрушение, но еще страшней поновление. Пусть эти остатки напомнят всем близким украшению икон и церквей о забытых славных задачах. Пусть эти близкие делу, даже если сами не чувствуют красивое, хоть на слово поверят в прелесть старой иконы, в красоту общей стенописи, и не потому, что она древняя, а потому, что в ней много истинного художества, много в ней истинных путей. Трудно идти этой дорогой; множайшие не поймут и осудят и,

Бог весть, даже изгонят. Но все-таки будет время, и вернемся мы к настоящей красоте и святости храма и переделаем многое, с такими затратами устроенное теперь.

Таинственные слова христианства должны оттолкнуть язычество в иконописи. Сохраняя не букву и черту, а душу и красоту, еще можно засветить погасающий светильник. Страшно смотреть многие новые храмы, уставленные разнородными, случайными работами, наполняющими нас, в лучшем случае, рассеянностью вместо торжества. Кроме трех-четырех человек, чутких и дерзновенных, как Васнецов, Нестеров, Врубель, Харламов (уже трудно сказать — пяти) идеал нашей работы — сделать так прилично, чтобы ни одна комиссия не могла найти ни одной буквы не по правилам. Остальное не нужно; задача проникновения, задача истинно декоративного размещения, задача живописи самой по себе — все это не нужно, ибо это не спрашивают; наоборот, такие задачи, повторяю, причиняют только хлопоты и неприятности.

Бывало такое же отношение к делу и в старину, но осуждено оно было резким словом: "Не всякому дает Бог писати по образу и подобию и кому не дает — им в конец от такого дела престати. И аще учнут глаголати: "Мы тем живем и питаемся", — и таковому их речению не внимати. Не всем человекам живописцем бытн: много бо различнаго рукодействия подаровано от Бога, ими же человеком препитатись и живым быти и кроме иконнаго письма…"

Ясно и непреложно. Но все забыто. Опять отдано церковное искусство "на препитание". Где уж тут высокая задача украшения храма, первейшего дома в стране? И это в наши дни, в то время, когда так мучительно безответно растут запросы религии. Нам далеко искусство само по себе. Будем взывать хоть историей, хоть великолепными словами царских указов и грамот".

Н.К. Рерих с сыновьями Святославом и Юрием. Талашкино, Смоленская область