Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842

Он стал писать ее, по словам С. Т. Аксакова, только как любопытный и забавный анекдот – и это, кажется, действительно так и было, хотя с этим не вполне сходятся два показания самого Гоголя. Вот они: «Пушкин, – говорил Гоголь в своей „Авторской исповеди“, – находил, что сюжет „Мертвых душ“ хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров. Я начал было писать, не определив себе обстоятельного плана, не дав себе отчета, что такое именно должен быть сам герой. Я думал просто, что смешной проект, исполнением которого занят Чичиков, наведет меня сам на разнообразные лица и характеры; что родившаяся во мне самом охота смеяться создаст сама собою множество смешных явлений, которые я намерен был перемешать с трогательными. Но на всяком шагу я был останавливаем вопросами: зачем? к чему это? что должен сказать собою такой-то характер? что должно выразить собою такое-то явление?» Если верить автору, то сюжет поэмы с первого же раза навел его на серьезные мысли. С этим согласен и рассказ Гоголя о впечатлении, вынесенном Пушкиным из первого знакомства с «Мертвыми душами». «Когда я начал читать Пушкину первые главы из моей поэмы, в том виде, как они были прежде, – рассказывал Гоголь в одном из писем, вошедших в состав его „Выбранных мест из переписки с друзьями“, – то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении, начал понемногу становиться все сумрачнее и сумрачнее и наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: „Боже! как грустна наша Россия!“ Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! С этих пор я уже стал думать только о том, как бы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести „Мертвые души“».

В этих двух авторских показаниях Гоголя нужно отличать неумышленную ложь от истины. Гоголь, когда писал «Авторскую исповедь» и печатал свою «Переписку с друзьями», был не тот Гоголь, который приступал к работе над поэмой. Он был уже охвачен религиозным экстазом, был кающимся грешником и пытался мистически истолковать всю свою жизнь и все свои речи. Он мог приписать себе задним числом желание с первого же раза ответить на вопрос, что должно означать то или другое лицо в его поэме, какой смысл имеет то или другое явление? Он мог также обозвать карикатурой и вымыслом свои первые наброски потому, что он при начале работы думал о своем произведении меньше, чем думал после.

Работа над «Мертвыми душами» началась осенью 1835 года, и Гоголь тогда же извещал Пушкина, что сюжет уже растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. «Мне хочется, – говорил Гоголь, – в этом романе показать хотя бы с одного боку всю Русь». Очевидно, что очень скоро после начала работы смешной анекдот получил в глазах автора значение целой картины.

В 1836 году, в этот тревожный для Гоголя год постановки «Ревизора», поэма была заброшена. Работа над ней возобновилась в конце этого года в Швейцарии. Гоголь переделал написанное обстоятельнее, обдумал план и начал выполнять его спокойно, как летопись и уже тогда признавался Жуковскому, что сюжет его поэмы огромный и оригинальный. «Какая разнообразная куча, – говорил он. – Вся Русь явится в нем. Это будет первая моя порядочная вещь – вещь, которая вынесет мое имя». Поэма, как видим, разрослась в несколько месяцев, и намерение показать Русь с одного лишь боку перестало удовлетворять автора. Работа потекла затем быстро, свежо и бодро. Живя за границей, художник не переставал себя чувствовать в России, и перед ним – как он признавался – было все наше: наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, словом, вся православная Русь. «Огромно, велико мое творение, – говорил он, – и не скоро конец его. Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ, но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать с моими земляками. Терпенье!» А друзьям своим он рекомендовал строгое молчание. Он хотел, чтобы только Жуковский, Пушкин да Плетнев знали, в чем состоит сюжет «Мертвых душ»; для других было довольно одного лишь заглавия (1836)[231].

Эта плодотворная и вдохновенная работа получила в 1837 году совсем неожиданно особую санкцию. Умер Пушкин, и Гоголь взглянул на свои «Мертвые души» как на завещанное ему сокровище. Под свежим впечатлением утраты наш автор остановился в раздумье над своим трудом: ему показалось, что вместе с Пушкиным его покинет вдохновение. Но скоро он сознал свой нравственный долг продолжать начатое. «Я должен продолжать мною начатый большой труд, – говорил он, – который писать взял с меня слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который (труд) обратился для меня с этих пор в священное завещание. Я дорожу теперь минутами моей жизни, потому что не думаю, чтоб она была долговечна». И с этого времени к его мысли о «Мертвых душах» присоединяется мысль о собственной близкой кончине и опасение, что он своего великого труда не окончит.