Никому не кабель

Увидел, что великую беду испытывают гои от человеческой этой необходимости: спать вместе, от которой то и дело дерзают вылезти на свет божий новые рты. А что для крестьянина значит новый роток, этого объяснять никому не надо, хотя для этого давно и надолго придумал народ пословицы, вроде: в большой семье клювом не щелкают. Или: скоту приплод, а семье недород; или: сыпь семя в темя, не нужон еще Емеля. Впрочем, слышал я их все давно, могу и наврать, но смысл тот же.

Кто-то, конечно, лил семя на растянутый дряблый бабий живот, уподобляясь неугодному богу Онану, кто-то ходил к ведьмам – сам нарождающийся плод в темя вязальной булавкой колоть, а кто и просто от зверости своей раскачивал готового ребенка и головой о косяк бил, или топил в пруду, как щенка. Но все это молва народная разносила по городам и весям, и люди приличные давно порицали все эти методы и изобличали их в своих дотошных до чужого горя рассказовых произведениях. Но сами творители дел сих рассказов этих не читали и продолжали зверствовать: пить, баб бить да совокупляться с ними как по большим праздникам, так и по малым, да и вовсе без наличия оных на календаре, что в доме старосты всегда висел, – на краю сел, деревень и становищ всея Руси.

Русский человек бережно относился к деянию рук своих: либо он клал жизнь свою на чашу весов, отдавая все силы без остатка в рост детей своих, на вскормление их тратя время жизни своей, либо так же решительно расправлялся с собственным детищем, беря на душу грех детоубийства. Еврей или цыган же рожал посредством женщины все, что могло бы только вылупиться, выгнездиться и вылезти из животины женской на свет Саваофов, разрывая криком молчание равнодушного к комку слизи неба. Еврей или цыган пускал семя, как пшено, по ветру, зная точно, что дни жатвы настанут, и возвестят о том еще, и вострубят о том еще серые кардиналы и ангелы в кружевных дамских подвязках с эротическими медными завитыми тромбонами в розовых пухлых пальчиках. Фантастический розовый блеск румянцев их, белые, как куриные яйца, зубы, и золотые кудри на рождественских открытках славян говорили о многом им, вечным странникам сорокавековой затяжной пустыни.

Поэтому и решил Янкель изобрести первый в истории человечества контрацептив; много дней и ночей проводил он над этим занятием, наматывая кудри волос своих на пальцы, вцепившиеся в крайнюю плоть головы, будто жажда вырвать из подкорки мозга месиво разноцветных идей. Руки его обычно в этом положении протирали локти на рубахе, упершиеся в стол, а ноги под столом отбивали чечетку изобретательского невроза; на столе под трепетным светом свечи сохли от чернил свежие чертежи чудодейственных схем и безумные формулы голодного Янкельского ума.

В такие часы домашние животные  вползали в покой Янкеля и гадко тяфкали и мяукали, будто специально; будто презирая его за вздорность, заходили чинно дядья, стреляя денег на опохмелку или курево; жена залетала со сковородкой с шипящей на ней яичницей с клецками; дети малым воробьиным скопищем влетали в клетку и набрасывались клевать его и цапать за полы лакейского его сюртука, как черти, и гадко и истошно смеяться с призвуком перемалывающихся на зубах рыбьих косточек.

Думая, каким должен быть семязадерживатель (рабочее название прожекта), начал Янкель свои опыты с изделий из кожи; сшивал он из говяжьих обрезков разных размеров чехольчики, потом подзывал местного дурачка с женским именем Аксютка, который за пирожок или за баранку испытывал аппарат на козах, овцах и даже, бывало,  на курах. Аксютке все сходило с рук, поскольку дурак он, и взять с него нечего, а вот перед домом Янкеля люди проходящие крестились и плевались и, как от нечистой силы, отворачивались, да и сами родные Янкеля вертели возле виска пальцем на нелепые занятия родственничка. Сам Янкель сносил все с истинным стоицизмом и неуклонно записывал в худую замызганную тетрадь результаты опытов, исходя из которых вносил поправки в проектирование спасительного средства для гоев.

Изделия из кожи потерпели фиаско, нужно было что-то эластичнее; это понял Янкель, когда смотрел, как дети стреляют из рогатки, нужно было что-то тянущееся и не рвущееся. Впрочем, он понял это и без рогатки, исходя из того, что уд имел свойство меняться в размерах. И кожаный чехольчик при эрекции превращался лишь в колпачок и слетал при жаркой работе. Выбор пал на внутренние органы животных. Как падальщик, Янкель шастал то возле скотобойни, то возле кладбища, – рва посередине поля, откуда за километр ветром разносило запах тухлятины, – и вырезал себе мочевые пузыри и кишки.