Никон

Не его эта была жизнь. Эту, новую, он все отгораживал от себя забором без щелей. Потому, идя обозом к Орше — везли порох и свинец в полк князя Черкасского, — никаких приказаний драгунам не давал. Люди свое дело знали и делали, и он тоже свое новое дело исполнял, как умел: искал ночлег получше, вставал пораньше, ложился попозже.

В полк прибыли вечером. Пороховую казну сдали и, ожидая от князя Черкасского приказа, остались ночевать в деревушке, где стоял у Черкасского наряд и сотни три рейтар.

Ванька Мерин для начальничка своего печь освободил. Федька Гусь сенца принес, душистого, молодого. Сами тоже на печи легли, как ближние люди. В дороге все намаялись. Дорога была не приведи господи — колдобина на колдобине. Савва, засыпая, еще подумал: стражу бы выставить… Но кругом свои, у рейтар порядки крепкие, да и пушкари пушки свои пуще самих себя берегут…

«Пусть ребята поспят, — решил Савва, — завтра князь в обратную дорогу небось отправит».

Пожалел драгун. Да и погода для сторожей была совсем негожая, то ли туман висел, то ли дождь сыпался, уж такой мелкий, как из-под жернова.

Проснулся Савва в поту. Что-то по избе елозило, что-то билось глухо, сдавленно. Этак петух в руках дергается, когда ему голову оттяпаешь. Тут еще кто-то страшно всхрапнул, булькая горлом, и Савва, цепенея, понял: режут… Его людей, спящих на полу, — режут. Как… петухов. Толкнуть Ваньку? Не поймет с просыпу. Стрельнуть? Оружия никакого. Ванька карабин на стену вчера повесил.

И тогда…

Савва нащупал ногою щель между стеною и печью. Сел, свесил в проем ноги и разом бросил себя в эту щель, заорав что было силы в груди и глотке — дикое, пронзительное, завидуя поросенку, который, расставаясь с жизнью, визжит на всю деревню.

Тотчас грохнул выстрел. Еще один, еще. Пластуны врага палили в лежащих на печи и уже не кинжалами — саблями кромсали живое…

Ударила, сотрясая ночь, пушка. И сразу пошла такая пальба, такой заклубил рев, стон, топот, что никто уж не понимал, в кого палят, куда бегут, где спасение?

Савва пролетел в запечную щель и был доволен, что его пулей не достать.

Пальба наконец утихла. Светало. Савва, напрягая слух, силился определить, чья взяла.

Пошевелился — тесно. Попробовал вылезти и понял — накрепко застрял.

— Федор! Иван! — позвал Савва.

Молчат. Убиты? Убежали?

Хотел руки поднять — правая впритык к стене, левая хоть и свободна, но проку мало: пошевелиться и то невозможно.

Закричать? А кто там, на улице? Свои? Чужие?

Простоял запечным сверчком с час — никого! Значит, и орать без толку.

Подумал: «Этак ведь и помру, без еды, без воды. Разве что похудею?»

Стоять сил не было, но изумиться хватило:

— Как же я пролез-то сюда?

Впору бы посмеяться, но с печи капало. И он догадался, что это могло пролиться… Иван с Федором не спаслись.

— Господи! За что такую смерть посылаешь? — прошептал в отчаянье Савва и услышал — дверь отворилась…

И — хлоп!

За дверью послышались причитания, потом и они смолкли. Засипела, отворяясь, дверь.

Зашли робко. Двое.

Женщина заплакала.

— Как их… Го-о-ос-поди! Всех по горлу, как гусаков.

— Выносить надо, — сказал мужской голос.

Савва понял: это старик со старухой — хозяева.

Старик сказал:

— Спасибо постояльцам, что хозяев из хаты выставили. А то бы и мы с тобой…

— Так мы ж не солдаты!

— Дура! Ночью все кошки серые.

Старик потащил кого-то, но тотчас и бросил.

— Тяжелый!.. Одежи-то на них сколько! И все хорошая. Может, снять?

— В крови…

— Эко дело — кровь. Выстираешь.

И тут Савва решился.

— Хозяева! Люди добрые!

— Ой! Ой! — взвизгнула старуха.

— Тихо! — прикрикнул на нее старик. — Али живые есть?

— Есть, — ответил Савва. — Помоги, Христа ради. Застрял.

Старик проворно залез на печь.

— Ох ты! И тут кровища.

— Обоих? — спросил Савва.

— Каких обоих? Один.

Столкнул с печи труп. Старуха зарыдала внизу.

— Цыц! — крикнул на нее старик. — По мертвым чего хныкать. Живого давай спасать.

Подержал Савву за плечи. И тоже удивился:

— Как же ты влез сюда?

— Не знаю.

— Видно, Богородица тебя спрятала от смерти… Старуха, лезь помогать.

Но и вдвоем они тоже не выдернули Савву из его западни.

— Печку, что ли, разбирать?! — удивился старик. — Уж больно ладная она у меня.

— Бога ради! — взмолился Савва. — Я тебе заплачу, а то и отработаю. Я — колодезник. Хороший колодец тебе выкопаю.

— Колодец у меня добрый, — сказал старик, — а достать тебя все равно надо… Этих-то я всех повытягаю, а тебе ж не век тут стоять.

Савва молчал. Мели Емеля, язык без костей, только поскорее за молоток принимайся.

— Сначала-то, пожалуй, этих во двор вытянуть, — решил между тем старик.

— Они ж тяжелые! — встрепенулся Савва. — Меня, старче, освободи. Я тебе помогу.

— Ну, Бог с тобой! — согласился старик и, пороша на Савву глиной и крошевом, принялся выламывать кирпичи.

Наконец-то свобода.

Поглядел-таки Савва на то место, куда его страхом затиснуло, и глаза зажмурил. Снял с пояса кожаный мешочек, где деньги хранил, отдал старику.

— Больше у меня нет! Век должник твой.

— Не я тебя спас, — качал головой старик, просовывая в щель так и этак растопыренную ладонь. — Не я тебя спас.