Никон

Мария Ильинична облюбовала для вклада массивную серебряную братину. На шарообразном тулове были изображены четыре зверя из видения пророка Даниила, грады Рим и Вавилон и три царства: Вавилонское, Македонское и Персидское. По широкому венцу братины ловким почерком — мудрость: «Истинная любовь уподобится сосуду злату, ему же разбития не бывает ниоткуда, аще и мало погнется, то по разуму вскоре исправится».

— Богдан Матвеич, побалуй нас с царицею! — попросил Алексей Михайлович. — Заведи часы со слоном.

Пока Хитрово заводил механизм, царь показал Марии Ильиничне карманные часы Ивана Грозного. Они представляли собой позлащенную книжечку с циферблатом.

— Скоро уж будут, — сказал царь, думая о Никоне, мощах Филиппа и о своем просительном письме святому.

Мария Ильинична не поняла, о чем сказано, и, чтоб не ответить невпопад, взяла серебряные часы в виде луковицы.

— Это дедушкины, Филарета, — улыбнулся Алексей Михайлович: ему нравилось, что дед его был патриархом.

— У меня все готово! — объявил Богдан Матвеевич, ставя на край длинного стола старинные диковинные часы из позлащенной бронзы.

На карете с четырьмя колесиками возлежал пузатый Бахус. На голове Бахуса, в его кудрях, птица свила гнездо. За Бахусом на башенке стоял звонарь под колоколом. По бортам кареты — львиные морды с кольцами в пасти, резвые амуры. В карету был запряжен бронзовый слон, на его спине, прислонясь к башенке с часами, сидел погонщик. На башенке несли караул пятеро воинов. Башню венчал затейливо украшенный купол.

Погонщик поднял руку с хлыстом, слон закрутил глазами и пошел. Карета поехала. Бахус поднял бокал, завращал глазами, челюсть у него задвигалась. Звонарь дернул за цепи — колокол ударил. Солдаты на башне пошли дозором, а птица, свившая гнездо на голове Бахуса, клюнула выпивоху в лоб.

— Ах! — сказала Мария Ильинична.

Уж не впервые видела диковинку, но не удержалась от восхищения.

Слон шел, переставляя ноги, погонщик подгонял его, дозорные несли службу, звонарь бил в колокол…

— Какие же мастера были! — качал головою Алексей Михайлович. — Мне бы таких. Ты, Богдан Матвеич, спрашивай немцев! Коли у них мастера всяческих чудес имеются, пусть к нам едут. Я возьму на службу и платить буду, как ни один государь им не заплатит.

— Спрашиваю, великий государь! — отвечал с поклоном Хитрово. — Я к немцам с подходом.

— Ты с ласкою к ним, с ласкою. Ласку все любят! — И царь поглядел в глаза Марии Ильиничны: — Нравится?

— Ах как нравится-то!

— Утешил! — сказал царь, опершись локтем в стол и положа голову на руку. — Сколько ведь шагают-то. И все, что положено им, делают, и ничто не ломается. А часам сто лет. Вот они каковы мастера бывают!

Слон прошел двенадцать метров, и завод кончился.

— Зипуны-то поглядим? — спросила царя Мария Ильинична.

— Отчего не поглядеть? Поглядим, а ты, Богдан Матвеич, бахарей моих позови. Пока мы с царицею зипуны ворошить будем, пусть бают.

Государь с государыней разбирали цареву одежду.

— Это перешить можно, — говорила Мария Ильинична, — а это тебе узко стало, отпустить тут нечего, шито по росту.

— Матюшкину подарю! — обрадовался Алексей Михайлович. — Он так старается угодить мне, а я его ничем не жалую.

Мария Ильинична подняла из кучи рубаху с простым шитьем по вороту, с красными вставками под мышками, с рукавами, обшитыми крученым шнурком. Подняла, поглядела и кинула в ту кучу, которая предполагалась для раздачи дворовым слугам. Алексей Михайлович вдруг привскочил с лавки, поднял рубаху, положил себе на колени.

— Любимая рубашка-то! — сказал он виновато. — В ней и не душно, и греет ласково. Я уж еще поношу.

— Поноси, — согласилась царица, тихонько засмеявшись.

И царь засмеялся и махнул, подзывая ближе появившихся двух старичков-бахарей.

— Расскажите уму полезное.

— А вот жил-был Иван, — тотчас начал белый-белый столетний старец. — Пережил он отца с матерью и пошел по белу свету. Шел день, шел два, на третий старичка встретил. У старичка борода белая как снег, до земли.

«Здравствуй, Иван! — говорит старик. — Куда путь держишь?»

«Иду, куда глаза глядят, — отвечает Иван. — Хочу ума набраться».

«А может, богатство ищешь?» — спрашивает старичок.

«Да нет, — говорит, — сколько денег человеку ни дай, все истратит. А ум, коли он есть, не убавится».

«Ну ладно, — говорит старик, — будет тебе ум».

И подает Ивану шапку:

«Примерь, по тебе ли?»

Иван примерил, и шапка пришлась ему впору. Глядь, а старика нет. Спасибо некому сказать. Опечалился Иван, но делать нечего, пошел путем-дорогой.

И пришел он в тридевятое царство. Только через ворота переступил, его и спрашивают:

«Чужеземец, а скажи-ка ты нам по совести, умный ты или дурень?»

Иван шапку на голове поправил и отвечает:

«Ума я своего ни на ком не пробовал, потому не знаю, умен ли, а то, что не дурак, — вы и сами видите. Дураки в тридевятое царство не ходят».

«Ну, мы это еще поглядим», — сказали стражники и привели Ивана к царю.

Царь и говорит: