Никон

«Видишь, добрый человек, стар я, а государство не на кого оставить. Бог дочкой меня наградил. Вот и пытаю людей: коли кто отгадает мои загадки, тот царем будет, а кто возьмется отгадывать, да не отгадает — тому голову долой. И скажу тебе, Иван, многие головы потеряли!»

«Мужиком я был, — отвечает Иван, — а царем не был. Загадывай загадки».

«На чего на свете насмотреться нельзя?» — спрашивает царь.

«На солнце», — отвечает Иван.

Царь обомлел: впервой он правильный ответ услышал на свою загадку.

«Ладно! — говорит. — Слушай другую. Где середина земли?»

«А вот тут! — топнул Иван ногой. — Не веришь — отмерь».

«Диво дивное! — удивляется царь. — Вот тебе третья загадка: что на свете всего сильнее?»

«Эх, государь! — отвечает Иван. — Знаю, какого ответа ты ждешь. Ветер, мол, самый сильный. Только у меня иной ответ: сильнее всего любовь».

«Это почему же?» — удивился царь.

«А потому, что ради любви за живой и мертвой водой ходят, в кипяток окунаются, ищут то, не знаю что. И все находят и добывают».

«Правда твоя», — сказал царь, снял с себя золотую корону да и надел на Ивана.

Тут и сказке конец.

Алексей Михайлович взял из вороха одежды атласные штаны, преподнес старцу.

Другой бахарь тоже был стар, но на голове ни единого волоса седого, и зубы все у него были целы.

— Ты тоже расскажи, — сказал ему Алексей Михайлович.

— Послушайте, государь с государыней, про старика со старухою, — начал бахарь. — Захворали, сидят на печи и разговаривают.

«Сходить бы нам, старик, в лес, дров на зиму нарубить», — говорит старуха, а старик отвечает:

«А на кой! Мы к зиме-то, чай, помрем».

Пришла зима, в избе мороз по углам, печь ледяная.

«Ах, старый дурак! — ругается старуха. — Не заготовил летом дров, теперь по сугробам в лес тащиться».

И потащились. Деваться-то некуда.

— Короткая побасенка, но толковая, — похвалил и этого бахаря государь и пожаловал кафтаном, хоть и с дырками на локтях, но нарядным, богатым.

Алексей Михайлович сам примерил кафтан на старике.

— Рукава длинны. Оно и к лучшему. Дырявое место обрезать да вновь пришить.

Бахарь в ноги царю с царицей покланялся.

— А скажите, — спросил старцев Алексей Михайлович, — можно ли грешное царство на святое переделать? Чтоб всякий человек жил в том царстве по всей правде и по всей совести?

Бахарь, получивший кафтан, ответил первым:

— По многим странам прошел я пешим, конным и под парусом. Святых стран, где б жили по всей правде и совести, нет на земле. А коли нет, примера взять не с кого.

Белый старец возразил своему товарищу:

— Святых царств нет, потому что у людей охоты до святой жизни нет. А коли охота к святой жизни будет, то и царству святому быть.

— А как по-вашему, охочи русские люди до святой жизни? — спросил Алексей Михайлович, не глядя старцам в глаза.

— Охочи, государь! — ответил белый старец не задумываясь.

— Всякие люди есть, — ответил другой. — Одни и в миру, как монахи, живут, а другие в монахах — хуже разбойников.

— Ну, ступайте! — махнул рукой государь не без досады.

Когда старцы ушли, Алексей Михайлович сказал Марии Ильиничне:

— Кафтан-то надо было беленькому подарить. Добрый человек и умный.

10

Утром царский поезд, всполошив зевак, тронулся через Москву на дорогу к Троице-Сергиевой лавре.

Царь ехал впереди, в окружении трех сотен дворян, у царицы была своя свита, своя охрана. Позади ее кареты, как всегда в дальних походах, верхами ехали тридцать шесть девиц в красных юбках, в белых шляпах с белыми шнурами за спину.

За царицыной каретой следовала карета царевны Ирины Михайловны, потом еще две кареты: Анны Михайловны и Татьяны Михайловны. Была еще карета для царевны Евдокии Алексеевны. Девочке было всего два года. Она ехала с матерью, а в ее карете сидели две мамки — царевны и умершего царевича Дмитрия.

На Никольском мосту и на Пречистне царица останавливалась, жаловала нищим подаяние. Бывший в поезде казначей Богдан Минич Дубровский записал в расход два рубля двадцать два алтына и четыре деньги.

У Неглинских ворот было царицей роздано еще четыре алтына и две деньги, а стольник Федор Михайлович Ртищев получил наказ пожаловать от имени царицы в Тверскую богадельню ста нищим по алтыну.

По Тверской улице, за Тверскими воротами и за Земляным городом, деньги раздавали по приказу Бориса Ивановича Морозова. Роздано было два рубля восемнадцать алтын и четыре деньги.

Федосья Прокопьевна, знавшая наперед, что на Тверской деньги будут раздавать по приказу деверя, глядела из-за шелковой завесы на возбужденную толпу, на нищих, распевавших Лазаря в честь боярина и всего рода Морозовых. Она видела, как любопытные глаза вглядывались и в ее карету, ведь и она милостью Божией — Морозова. В голову ей не приходило, что это те же самые люди, которые четыре года тому назад требовали для Бориса Ивановича смерти, что это они, как дикие звери, разорвали Плещеева и дотла сожгли двор Бориса Ивановича.