Никон из заимки

Он зажег и заправил в светец лучину, достал из укладки белье, в кладовушке выбрал несколько шкур, запряг купленную вчера лошадь и со двора прислушался к гулу леса.

На столе уже стояли шаньги и молоко.

«Не спят, таятся».

Никон оглядел избу, снял со стены ружье, вшитый в кожу охотничий набор и положил у двери. Потом тихо взобрался к разметавшимся детям, поцеловал их и надел тулуп.

— Поел бы. — шепнула Настя.

— Сыт.

— В дорогу собрать, поди, надо?

— Спасибо.

— Скоро ждать?

Никон задул лучину и о порога крикнул:

— Спите!..

В сенях он погладил Бурку и запер ее в кладовушку, за воротами во все стороны поклонился лесу, под уздцы подвел лошадь к залитому полымем печи окну соседа и постучал в него. Губин с порога глянул ему в лицо и отшатнулся.

— Не узнаешь? Ухожу от вас. Скажи отцу: ушел, мол, сын новое место искать. Насте скажи: не муж я больше ей.

Дом, скотину-отцу и детям…

Губин и Анна вышли за ним. Он стучал в окна изб, прощался и рос в глазах заимцев, сбрасывал шелуху хвори и становился прежним.

Сзади раздался плач, — в сарафане, без платка летела Настя, за нею бежал Аким в развевающемся тулупе.

«Костя известил», нахмурился Никон, садясь в сани, и стегнул по лошади.

— Да на кого-о-ж спокида-а-аешь! — ринулось за ним.

XI

Пелагея с полуночи стряпала, вынимала из укладки вчерашние подарки и разглядывала их. Когда наступило утро, она часто приникала в окошку, выбегала на крыльцо и за ворота. Иззяблась воя, издрожалась, завязала в платок подорожники и пошла в сторону заимки.

— Куда это ты? — спрашивали ее.

— Да тут, — пряча лицо, уклончиво отзывалась она и без слез плакала: «Не едет, ой, не едет, горемычная моя головушка!» Она заглянула к Герасиму во двор, в лавку Карпа и заспешила дальше; завидев знакомую дугу, засияла, заторопилась, с разбегу припала к Никону и залилась словами:

— Всю меня за ночь извело. Шанег вот, пирогов напекла тебе, стерегла, все боялась. И куда-а летишь?

Хоть дене-ечек поголубить бы-ы те-бя-а-а.

Она-дрожала от печали, от любви и была благодарна всему, что послало Никону горе и дало ей радость-на студеном ветру дороги, под взглядами стылых избяных окон еще раз обнять его.

— Сыну, сыну скажи все и поклонись ему. И живи, жди тут меня. Я скоро изведусь.

По ту сторону села, на резком ветру Пелагея оторвалась от Никона и засеменила за ним следом. Дорога уносила его все дальше и дальше. Лошадь как бы припала к снегу, юркнула за сугроб и закачалась точкой. С этой точки, маленькой, вместившей вое счастье, Пелагея не сводила мокрых глаз; вдруг увидела бегущую Бурку, упала и забилась о дорогу: собака летит, собака догонит любимого, собака в горе и радости будет с ним, а она, Пелагея, может быть, никогда не увидит его и в одиночестве состарится.

1915–1922 гг.