Иван вспомнил, как он боялся, что кто-то догадается об их отношениях. Саму Марину, казалось, это вовсе не заботило: она свободно приходила к нему домой в любое время, не тревожась из-за того, что у соседей могут зародиться подозрения, а пару раз даже встречала его на выходе из института, чтобы прогуляться вместе. Марина была девушкой импульсивной и всегда делала то, что хотела в сей момент, не оглядываясь на мнение других. Может, именно это и Ивану так нравилось в ней. В очередной раз видя, как она, не скрываясь, машет ему рукой на улице, Иван чувствовал себя так, будто к его виску прижат холодный ствол пистолета. Ирония заключалась в том, что когда их наконец «застукали», то полностью была вина Ивана. Это он в тот вечер пригласил Марину к себе; это он поставил свой мультифон в беззвучный режим; это он, впустив Марину в квартиру, отключил все оповещения системы управления домом, чтобы их ничто не тревожило. И случилось то, что случилось — в тот вечер Ивана навестил его старший отец. Роковая случайность, которая не произошла бы в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи — но она произошла. Пунктуальный отец звонил Ивану за час до визита, но не дозвонился. Приходя, он тщетно нажимал на кнопку звонка — система управления домом подавляла сигналы. Решив, что Иван или спит, или сидит в наушниках, отец открыл дверь своим ключом. И вновь электронный сторожевой пёс, которого Иван заставил замолчать, не предупредил хозяина о вторжении. Отец, не найдя сына в гостиной и кухне, вошёл в спальню…
Какие у него тогда были глаза! Иван содрогнулся, вспомнив то мгновение: ногти Марины вдруг больно впились ему в спину, и он оглянулся в панике. Отец стоял в дверях с приоткрытым ртом, и его левое веко дергалось, как бывало при сильном потрясении. Марина тут же прикрылась одеялом, а Иван лихорадочно натягивал на себя одежду и что-то говорил, говорил, говорил… Что именно — он сейчас и сам не помнил. Но уже тогда он знал, что отец заявит в полицию, и ничто не удержит его от этого шага. Приди к нему в тот вечер младший отец, более мягкий и отзывчивый, Иван, наверное, смог бы убедить его сохранить тайну. Отцы порой за ужином начинали спорить — младший осторожно говорил, что, если отбросить Ганимедов мор, который всё изменил, то союз мужчины и женщины является естественным и следует указке природы. Старший снисходительно отвечал, что если бы Бог желал, чтобы гетеросексуальные союзы и дальше оставались уделом людей, то Он не наслал бы на Землю болезнь — то был Его знак, Его перст, который указал человечеству верное направление. Разве не правда, вопрошал старший отец, поправляя очки, что с уходом в прошлое порочных разнополых отношений на Земле наступил расцвет науки и искусств? Разве не правда, что убийства и войны стали редки? Разве люди не перестали быть жертвами необузданной игры своих гормонов и наконец взялись за ум? Всё это доказывает, что новый порядок не в пример лучше старого. В конце концов, младший отец признавал поражение и виновато отмалчивался.
Да, приди в тот день к Ивану младший отец, всё могло бы быть иначе. Но пришёл старший — тот, кто всю жизнь вставал ровно по сигналу будильника: ни секундой раньше, ни секундой позже. Он заявил бы не только на Ивана, но и на себя, если бы вдруг какими-то судьбами в нём самом проснулось постыдное желание.