Никто и звать никак

Дни я отсчитываю по лучам света, которые пробиваются в трюм сквозь щелястую палубу. Нас в трюме около двадцати человек и мужчин и женщин. Некоторые прикованы к стенам за ногу на коротких цепях. Первое время, когда меня только кинули сюда, они все что-то хотели узнать, подползали, говорили на разных, но совершенно непонятных языках… Я тупо трясла головой, не понимая, чего от меня хотят эти страшные вонючие люди… Мой плащ и платье остались там, наверху, у убийцы и я все время мерзну. Насиловать меня он не дал. Даже, когда нас, меня и еще двух мужчин, перевели на другой маленький корабль и меня окружили матросы. Тот корабль, на котором мы плыли раньше, горел… Матросов, снятых живыми с моего корабля, приковали. Остальные, ранененые и убитые, устилавшие палубу, остались в огне. Сперва один из выживших пытался говорить со мной, но я не понимала… да и не старалась понять. Это не мой мир и не моя жизнь.

На мне балахон из драной грубой мешковины. В руки сунули с собой, прежде чем скинуть сюда, мешок соломы. Но в трюме покатые стены, сходящиеся к центру, там, в углублении, плещутся нечистоты. Ведро спускают один раз в день, но многие не утруждают себя — все равно его не хватит на сутки. Так что мешок подмок… На наклонные стены трюма набиты планки, мешающие тюфяку сползать, но когда качка чуть усиливается, он все равно сползает к стоку мочи. Но я уже почти не чувствую вони и она меня не беспокоит.

Тогда у меня оставались только простейшие рефлексы… Прятаться, схватить еду, сжаться в комок — так теплее… Но и они притупляются. На шестой-седьмой день, я помню это как сейчас, мне стало все равно, когда парень покрепче отобрал у меня краюху. Какие-то слабые отголоски эмоций у меня еще оставались, но их становилось всё меньше и меньше…

Эти куски сыпали после обеда, обгрызенные, мелкие… Но подходить к люку мне страшно. Два раза за эти дни за руки, тянущиеся к свету и еде, наверх вытаскивали женщин, ловящих объедки. Насиловали или резали, не знаю. Ржание и крики мужчин были такие громкие, что иногда заглушали женские стоны. Они, женщины, кричали все слабее и назад не вернулись ни та, ни другая. Их тюфяки забрали свободные мужчины. Таких всего три, они все маленького роста и слабые. Одна из женщин, когда такой начал приставать, просто отбросила его оплеухой. И он не посмел продолжать — женщина была крупнее и сильнее. Поэтому я предпочитаю быть максимально далеко от люка. Иногда куски долетают сюда, надо успеть схватить. Здесь холодно, да, но темно и тихо, это самый нос длинного и довольно узкого судна. В темноте даже спокойнее. Жаль, что палуба так низко и нельзя встать — мешают и высота потолка и балки-распорки внутри трюма, и хоть немного пройтись… И еще беспокоят вши и я с остервенением скребу голову. Вши есть на всех и женщины собираются в одном месте, где из палубных досок выпал небольшой сучек и рядом есть пара щелей. Там, сквозь потолок, пробиваются лучики света и они часами ищут друг у друга в голове и, иногда, переговариваются…

Крик, который раздался сверху, меня встревожил. Все обитатели трюма загомонили, что-то говоря друг другу, но потом затихли и расползлись по своим местам.

Звуки снаружи изменились. Слышно, как командует убийца. Люди ходят и даже бегают, скрипит мокрое дерево…

Когда свет почти перестал пробиваться сквозь щели — люк, внезапно, открыли. Сверху кто-то гаркнул непонятное слово и все, кто не прикован, стали подходить к люку, тянуть руки вверх и исчезать из трюма. Постепенно толпа у просвета таяла и нужно было принять решение, но я замешкалась. Сверху что-то говорил убийца, ему отвечали…

А потом в люк запрыгнул тот боец, что заходил в мою каюту на другом корабле. Он был высок ростом и под досками палубы мог стоять только сильно наклонившись. В руках у него был ключ и он начал отпирать замки на ногах прикованных. По одному. И, подталкивая ножом в спину ослабевших от неподвижности людей, подгонял их к открытому выходу. Меня он увидел не сразу, а только когда глаза привыкли к темноте — я пряталась за тюфяком. Бить не стал, просто показал на люк и я поползла к свету.

Меня выдернули как репку из грядки и я, почти мгновенно, упала — ослабевшие ноги не держали, свет бил в глаза, текли слёзы и я ничего не видела…

Раздался певучий голос, который что-то спросил у убийцы:

— Камия эрий маиро? Самини пилива? Патия линва дарга?

И тот, помолчав, своим оперным баритоном неохотно ответил:

— Райга.

Я в это время старалась проморгаться и вытереть набегающие слезы.

Певучий голос начал что-то выговаривать:

— Сари! Сари, кихаро! Сатиго райга нагито! Дарга зан дарга!

Глаза открылись и сквозь пелену влаги я увидела, как убийца, стоящий ко мне спиной, положил руку на меч.