Никто и звать никак

И сверху мне протянул руку совершенно живой и совершенно целый Ригер. Вспотевший, почему-то грязный, с размазанной по лицу землей, но целый, слава всем богам мира — целый!

Ноги у меня тряслись, так же, как и руки. Глаза слезились, хотя я и не плакала… В конце концов, глядя как я третий раз пытаюсь выбраться, одновременно придерживая юбку, которая все время выскальзывала из пальцев и мешала мне, Ригер просто взял меня под мышки и выдернул из сундука. Посадил на сидение в коляске и сказал:

— Всё, всё уже кончилось, не волнуйся так. Хочешь холодного чаю?

Соображала я, почему-то, очень плохо…

— Чаю? А сейчас привал будет?

— Да, там несколько человек ранило, сейчас будет привал.

— А тебя не ранило?

— Нет, я совершенно цел, не волнуйся так, Калина. Всё уже кончилось.

— Совсем кончилось?

— Совсем.

Он снял с пояса флягу и протянул мне. Но посмотрев, как я пытаюсь вынуть пробку просто забрал её и открыл сам.

— Пей и успокойся. Наши спутники все живы.

Я бездумно сидела на траве и прислушивалась к миру. Постепенно в него вернулись нормальные человеческие звуки. Глаза больше не слезились и я стала видеть детали.

Как из соседской повозки выпрыгивают дети и, если младшие испуганно жмутся к матерям, то подростки, напротив, норовят отойти подальше и что-то ищут в кустах и траве. Как возле одной из телег стоят воины, снявшие свои кожаные туники. У некоторых на рубахах кровь, один баюкает перевязанную руку, еще одному тетка Фая бинтует голову.

В стороне от дороги горит костер, возле него топчутся с котелками крестьянки. Но на костре греется большой солдатский котел. Одни из вояк черпает воду и носит тетке Фае. Там, у неё в телеге, кто-то вскрикивает и раздается её густой зычный голос:

— Все уже, все, потерпи, сердешный… Щас обмою рану, и питья дам сонного, сразу и полегчает.

Ригер идет ко мне из головы колонны и садится рядом. Он уже где-то успел умыться.

— Ну что, Калина? Тебе легче?

— Да. Прости, я…

— Глупости какие — говорит он и, положив руку мне на плечо, слегка прижимает к себе.

Я утыкаюсь носом ему в грудь и с облегчением вдыхаю такой знакомый запах дыма и свежего пота, и хвойный запах волос от короткой косички и чужие нотки хозяйственного мыла от рубахи. Почему-то вспоминается, как я радовалась куску мыла, что украл Дик. Каким замечательным мне казался запах и возможность мыться, носить чистое белье и не дышать вечной вонью свинарников… Светлая ему память, хороший он был человек, добрый и терпеливый…

Как я уснула — даже сама не заметила.

Проснулась я на сидении нашей коляски. Мы все еще не тронулись, хотя уже вечерело. Я села и заметила, что коляску скатили на обочину и коней нет.

Ригер стоял на подножке коляски и складывал мои тряпки в сундук. Мне стало неловко.

— Ригер, ты устал, давай я сама. Нужно было мне сразу.

— Калина, перестань. Когда человек так сильно волнуется, то бывает, что потом тянет спать. Ничего страшного в этом нет. Лучше пойдем, ты умоешься и будем ужинать.

— Знаешь, давай ты мне до ужина расскажешь, что вообще случилось и что дальше будет. Где наш возница и кто нападал.

— Ладно, думаю, проще рассказать. Садись.

Я устроилась поудобнее и приготовилась слушать.

— Я сходил к капитану, он назначил людей — проследить за всеми, кто решит ночью отойти в туалет. Когда наш кучер и купец вернулись — их сразу скрутили. С собой они принесли мешочки с мор-травой. Должны были подсыпать в утреннюю кашу. Кучер — солдатам, а купец, соответственно — купцам.

— Мор-трава — это яд?

— Нет, но от нее спать сильно хочется. Посмотрели карту, дорога здесь хожена-перехожена сто раз. Определили место нападения. С утра выслали дозор. Все, как обычно. Потом, вроде как, стали люди засыпать…

Поэтому пару солдат положили якобы спать на виду, вместо остальных одежду и свертки — уснули в телегах. А люди в это время пешком обогнали караван, потому мы и утром позднее выехали. Дали им время. Конечно, отправили самых опытных. Когда мы подъезжать стали они сняли стрелков с луками, сколько успели. Ну, и нашумели, естественно. Тут и с каравана им на помощь подоспели. Часть лесных положили, часть разбежаться успела. Вот и все. Со спины они нападения не ждали, потому положили их большую часть, ушло только человека три-четыре.

— А где они все?

— Кто?

— Ну, возчик, купец, и те, кого в плен взяли?

Ригер помолчал…

— Калина, в таких боях в плен не берут. А возчик и купец повешены еще ночью. Все, что знали, они и так сказали.

— А как же… А почему их не отвезли в город и не отдали под суд?! Ведь они же люди! Может кто-то из них первый раз и еще ничего не успел нарушить!

— Калина, они нарушили закон и они умерли. Всё. Говорить больше не о чем.

— Ригер! Но ты тоже нарушал закон! Нельзя же так!

— Калина, если бы они занимались контрабандой, да даже просто воровали — их отдали бы под суд и они остались бы живы. Отправили бы на шахты или лес валить. Но они вышли с оружием на дорогу, покусились на чужие жизни. Про такие случаи есть поговорка. Короткий суд и длинная веревка. Поверь, тебя бы они в суд не потащили. Жизнь человека священна, до той поры, пока он не пытается отнять чужую!