Никто и звать никак

Должно быть, прежде здесь был туалет, а вернее – ванная комната, но потом семейный совет решил, что содержать отдельное помещение для подобных нужд, было бы непозволительной роскошью, и бывший сортир переделали под спальню. Туда как раз помещалась кушеточка, на которой можно было лежать, подогнув ноги. На этом одре лежала старуха. Даже Сонечка, досыта находившаяся по здешнему бомжатнику, не могла бы сказать, сколько лет хозяйке отдельного апартамента. Она была чудовищно, невообразимо стара. И несло от неё чёрной перестоявшейся горечью, очевидно, укрывшись за крепкой дверью, старуха годами избегала обязательных гигиенических помывок.

— Чего встала? – проскрипела старуха. – Заходи, раз пришла.

— От тебя воняет, — сказала Сонечка.

— Вот издохну, тогда будет вонять. А это – ерунда.

Стараясь дышать ртом, Сонечка протиснулась в комнатку.

— Ты знаешь, я кто? – сиплые слова с трудом исходили из старушечьего горла. – Я богачка. Весь дом принадлежит мне, и в этом теле я живу одна, — старуха зашлась хриплым смехом, похожем на кашель. – Что, не верится? Мне и самой не верится. Только дом построен на средства общины, а из всей общины осталась одна я!

— Так его давно государство забрало, — возразила умненькая Сонечка.

— Мне насрать, — прокашляла старуха. – А вот ты, кто?

— Я Соня. Мы с мамами тут работаем.

— Работать, это хорошо, — старуха ухватила Сонечку за руку, заставила сесть на неопрятную постель. – Ишь, тельце какое славное… от тебя, небось, не воняет, ароматами попахивает.

— Пустите. Меня мамы ищет.

— Пускай поищет. Я девочек не ем. Сколько тебе годочков? Ай, сколько бы ни было, тельце вон какое ладненькое. Ты ведь хорошая девочка, правда? Тебе ведь не жалко будет в своём тельце маленького уголочка для бабушки Леры? Ты не пугайся, я совсем нормальная, я даже помню, как меня зовут. А тебя как зовут, доча?

— Пустите…

— Сейчас, сейчас… Я быстренько… и пойдём к мамочке. Вместе пойдём.

Старуха вытащила из-под тюфяка психосканер, такой же, как был дома, чтобы мама могли разговаривать с Витьком и Виталиком по отдельности. Когда-то психосканер был редкостью, а теперь они появились во множестве, в основном у людей, которые и не помышляли заводить ребёнка. Подпольные умельцы перепрошивали прибор, и сканер превращался в варварское подобие записывающей аппаратуры. Сонечка не знала всех этих подробностей, но самый приборчик был ей слишком знаком по ежегодным обследованиям в психоцентре.

— Бабушка, не надо!

— Сейчас, моя ласковая. Ишь, тельце какое свежее!..

* * *

Когда Соня не появилась к урочному времени, и найти её сразу не удалось, Юленька-Юляшка объявили в общежитии тревогу. Возможность такая у охранницы была, а обитатели Семейного дома только обрадовались лишнему развлечению. Они ползали под кроватями, обшаривали тумбочки и шкафчики, совали нос везде и всюду. Вечно запертая дверь у хозяйственного блока долго не привлекала внимания, но потом кто-то заметил, что дверь приоткрыта, и заглянул внутрь. Сонечка и баба Лера лежали на койке рядом. Тут же валялся кустарно переделанный сканер. Баба Лера была безнадёжно мертва, Сонечка – в глубоком обмороке. Скорая помощь прилетела так быстро, будто мчалась пришивать оторванную и всё понимающую голову.

Бросив пост, Юленька-Юляшка рванулась в госпиталь и только там узнала, что Сонечку увезли в Психологический Центр, который в глазах обеих женщин был истинным жупелом. Но теперь пришлось мчаться туда.

В приёмной они долго ждали, пока, наконец, к ним не вышел знакомый, чуть постаревший доктор-юрист.

— Доигрались? – спросил он вместо приветствия. – А ведь я предупреждал, что дело добром не кончится. По-хорошему предупреждал. Послушали бы меня, всё было бы в порядке. Подсадку личности проводили бы в чистых условиях, под наблюдением специалиста. Для подсадки подобрали бы ровесницу, а это очень важно при такого рода процедурах.

— Доктор, что с ней? – простонала Юленька.

— Произведена, — официальным тоном произнёс уже не врач, но юрист, — попытка несанкционированной подсадки чужой личности. Результаты пока не известны. Мы вывели девочку из шока и тут же усыпили её. Исследований не проводилось, мы не можем рисковать, психика того, что там образовалось, должна прийти, пусть не в норму, но, хотя бы относительное спокойствие. Тело злоумышленницы мы обследовали, — кажется, это снова говорил психолог. – Ничего живого там нет. Какие-то разлагающиеся остатки, следы былых подсадок, не осознающие себя ошмётки давно скончавшихся людей. Старуха, должно быть лет десять не проходила психической санации. И всё это было вывалено в незрелый детский мозг при помощи варварской, нелицензионной аппаратуры. Не знаю, чем всё кончится, но прогноз очень тяжёлый.

— Доктор, можно нам к ней?

— Ни в коем случае! Я и так не знаю, какие у неё будут реакции, когда она очнётся, а ваше присутствие только усугубит положение. Так что, ни к коем случае! Идите домой, когда будет можно, я позвоню.

— Мы лучше здесь посидим…

— Угодно – сидите. Но я предупреждаю, надежды на благоприятный исход очень мало. Да-да, очень-очень мало.