Никто, кроме нас!

А город вокруг готовился к празднику. Все больше и больше встречалось людей – нарядно одетых, поодиночке, парами, компаниями. То тут, то там слышалась музыка и обрывки речей и лозунгов из репродукторов. В небе – высоко, от этого медленно – плыл дирижабль, раскрашенный в черно-желто-белую гамму, оставлявший позади двойной «хвост» тех же цветов. По шоссе прошел плотно сбитый квадрат дроздовцев – в угрюмой черной форме, в ярких беретах, над плечами сверкали штыки, впереди тяжело качалось зачехленное знамя. Люди останавливались, махали руками, многие отдавали честь. Дроздовцы вдруг грянули – под сухую дробь палочек в белых перчатках трех мальчишек-барабанщиков, шедших перед знаменем:

Черным строем маршируя,
Вновь дроздовцы в бой идут —
Защитить страну родную
От предателей-иуд.

От Кремля до Магадана,

От Камчатки до Днепра —
Всем, кто набивал карманы,
Отвечать пришла пора.

Вновь дроздовские отряды

Сотрясают маршем твердь.
Будет нам одна отрада —
Всех врагов России смерть!

Мы идем – нам солнце внемлет,

Русь святая – Божий дом.
Мы очистим наши земли,
Разоренные врагом…[36]

Ушла песня – вместе со строем. Мимо стоящих Ларионовых и Верещагиных прошел молодой мужчина – на глазах слезы, голова высоко поднята, левая рука – в черной перчатке…

– Да… – вздохнул Верещагин. – А где сейчас Кологривов?

– Погиб Кологривов, – тихо ответил Ларионов. – Он после челюстно-лицевого вернулся в полк… добился, хотя говорить почти не мог. В Клайпеде его снайперша убила. Вот так…

* * *

На парапете сидел молодой парень с гитарой; вокруг стояли еще с десяток парней и девчонок – и в гражданском, и в кадетской форме.

Верещагин и Ларионов шли одни. Остальные рассосались – сперва исчезли Юрка со Светкой, потом – старшие мальчишки, объявившие, что пойдут на стадион и вернутся только на парад и концерт, потом – женщины с младшими, вообще никак не мотивировавшие свое исчезновение. Впрочем, бывшие офицеры и не были особо против.

– Пашка, спой про графа, – попросила рыжая девчонка в форме пионервожатой.

Парень с гитарой, кивнув, перебрал струны, ударил по ним…

Все начиналось просто:
Граф опустил ладони на карту —
Реками стали вены,
Впали вены в моря,
В кузнице пахло небом,
Искорки бились в кожаный фартук,
Ехал Пятьсот Веселый
Поперек сентября…
Девочка, зря ты плачешь – здесь, в сентябре, без этого сыро,
Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему.
Счастье из мыльных опер – жалкий эрзац для третьего мира,
Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему.

Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь: