Никто, кроме нас!

– А настроение хорошее-е-е!!! – уже через плечо крикнула девчонка, таща меня с собой.

Слева мама, справа папа, и я – классный такой,
Босиком иду по лужам, улыбаясь прохожим.
Мне всего четыре года, карамель за щекой,
И я сам на карамельку похожий!

* * *

– Получилось, – Колька вытянулся на сене. – Ой, как спать хочется-а…

Он протянул это совсем по-детски. Я, устраиваясь рядом, сказал:

– Сам не верю.

Но Колька не ответил – он спал. У меня тоже сами собой закрылись глаза – хлоп, и зашторились, и открывать их не было сил, да и желания. Но я все-таки еще не спал и слышал, как Тимка поет своего любимого Третьякова – наверное, сидя за большим обеденным столом:

Вначале было Слово,
А после было дело:
Вначале был приказ,
А следом – бой.
Вначале было слово,
И в трубке прохрипело:
«Высотку удержать любой ценой!»

Любой ценой… и, значит,

Лишь так и не иначе,
Что за цена – не нужно объяснять.
В начале было Слово,
И Бог теперь назначит,
Кому насмерть за Родину стоять!

Ну, вот и танки в поле,

И тут мне стало страшно,
Ведь жизнь кончалась этой высотой…
Но только вдруг я понял,
Что жизнь – не так уж важно,
А важно то, что сзади, за тобой!

А сзади берег Волги,

Жена и сын Андрейка,
И мать с отцом стояли у крыльца…
…Был бой не очень долгим:
Что танкам трехлинейка
И семь гранат на двадцать три бойца.

Ах, сколько нас тем летом

Осталось на высотках,
Собой прикрывших Родину свою.
Но нам уже об этом
Никто не скажет в сводках,
Ведь мы погибли в первом же бою.

Еще Гастелло Коля

Не поднял самолета,
И пропасть отделяла от Весны.
Еще не лег Матросов
На жало пулемета…
Была среда – четвертый день войны.

Господа казаки

…Злой чечен ползет на берег,

Точит свой кинжал;

Но отец твой старый воин,

Закален в бою…

М. Лермонтов. «Казачья колыбельная песня»

– Ложись! – крикнул Витька Фальк, и я буквально нырнул в канаву.

«Замп, замп!» – сказало что-то перед моим лицом.

Чуть приподняв голову, я увидел торчащие прямо перед носом из земли металлические стрелки – тонкие, длиной в ладонь, с небольшим оперением.

– Ник, помоги-и!

Я вскочил и на секунду замер.

Мне показалось, что станица горит сразу вся. Черный и желтый дым заволакивал ее, как жуткое покрывало. Кое-где металось пламя. Четыре штурмовика поспешно разворачивались на юг – с северо-запада мчалась, быстро вырастая в остроклювый силуэт, серебряная точка.

Два штурмовика были турецкие, старые «Дрэгонфлай», мы в последнее время здорово натренировались различать машины… А еще два – «Су-25».

Грузинские. Но ведь все равно – наши!!!

– Сволочи! – закричал я, вскидывая кулак. – Какие вы сволочи!

– Ник, да помоги же!

Витька, стоя на колене рядом с Нинкой Пашутиной, девчонкой, которая ехала с нами на телеге, что-то делал. Во все стороны брызгало красное. Подальше лежала сама опрокинутая телега (молоко разлилось), убитая Звездочка – лошадь, она вся была изорвана в кровавые клочья. Игорь Николаевич, который на этот раз ехал с нами, бежал по дороге, тряс своей палкой и что-то кричал, кричал…

…Нинка умерла раньше, чем я подбежал. Одна стрелка разорвала ей шею, еще две пробили живот, четвертая вошла точно между ног. Я увидел все это, увидел мокрое от крови лицо Витьки, его перекошенный рот – и сел на дорогу…

…Упорную бомбили со злости, пришлась под крыло. Это мы поняли только потом. Конечно, наши зенитчики не могли отогнать штурмовики. Расчет счетверенного КПВТ – двое пацанов по шестнадцать лет – погиб на месте. Зушку обкидало со всех сторон осколками, чудом никто не пострадал. К счастью, и дом-то сгорел всего один, жуткий дымище валил в основном от фосфорных бомб.