Никто, кроме нас!

Внизу, среди вихрей, поломанных деревьев, взрытой земли, каких-то обломков и огня дрались люди. Кто чем. Как в кино (давно у меня не возникало этого сравнения). Дальше – около разваленного дома – возле растянутого брезента махали руками несколько человек, стоял танк…

– Колька, бросай, сука-а! – Витька закрутил шлемом.

– У-у-у-у-у!!! – взвыл я, не зная почему разрывая сцепы груза. Ногами выпихнул ящики из-под ног, надрывая живот и бедра. Нас бросило куда-то в сторону, опять перевернуло… Шарах! Теперь точно перевернуло, кубарем. Господи, пусть сразу, чем такой ужас… не полечу, во второй раз – ни за что не полечу!!! Я не хочу! Я жить хочу!

Снизу снова ударило в броню. Так, что нас подбросило. Я плакал и в голос ругался матом.

Мы летели обратно…

…Починенный мотор на «Не дрищи!» вышел из строя на обратном пути. Машину грохнуло оземь рядом с полосой. Андрюшку выбросило из планера – без сознания, со сломанными лопнувшим ремнем ребрами, головой в ангар… Олежка Гурзо тут же пересел на «Воина небес» вместо Женьки Битцева, которому винтовочная пуля попала в правый бок и вышла через грудь – прилетел он уже без сознания, в сиденье натекла кровь, как в тазик. Олег смахнул эту страшную лужу рукой – и они взлетели вторично как раз перед нами…

Из второго вылета не вернулся «Жало». Пашка Дорош и… и мой Витька Фальк. Ребята видели, как «Жало» загорелся и сел на турецкой территории, почти в самый бой. Но думать об этом было некогда. Мы, наверное, были похожи на чокнутых приговоренных к смерти, которые сами – причем споро, радостно и бодро – строят себе эшафот.

Нужен был и третий вылет.

Нужен, что тут делать…

…Это потом мы узнали, что окруженные было алексеевцы, 12-й и 15-й кубанские полки, получив боеприпасы, ударом с тыла прорвали окружение, отвлекли на себя наступавших – и фронт не только удалось восстановить, но и потеснить врага почти на семь километров обратно. А тогда – можете поверить, нас это не очень интересовало.

Мне помогла сойти со «Ставрика» Дашка. Буря вроде бы стала потише, и я увидел, что со стороны станицы бежит огромная толпа. Вяло подумал: «Ой, что будет…» Дашка стащила с меня шлем (я не сопротивлялся) и обеими руками схватила меня за щеки, глядя мне прямо в лицо ненормальным взглядом – жадным каким-то.

– У тебя… – Губы Дашки прыгали. – У тебя… глаз…

– Что? – прохрипел я, расклеивая губы.

Она зашарила трясущимися руками по карманам, достала зеркальце, сунула мне под нос и проревела:

– Смотри-и-и… миленький мо-о-о-ой!!!

Е-мое. Левый глаз у меня был красный. Весь. Целиком. По щеке текли слезы с кровью. Я посмотрел на шлем и увидел, что он распорот слева. Это вот, значит, чем меня ударило – пулей… А Дашка уже висела у меня на шее и целовала, целовала, целовала – в губы, в щеки, в нос, в лоб, в здоровый глаз, шарила руками по голове, по плечам, по лицу и что-то бормотала.

Потом подбежала мама. Пошатнулась и упала на меня. Я не выдержал двойного веса и сел на бетонку. Тело мягко гудело, в голове переливалась горячая ртуть – туда-сюда, плавно и почти приятно. Вокруг говорили, ходили, бегали, плакали, кричали, даже пели и падали, кажется… и смеялись. Смеялись!!! Мне с трудом удалось сфокусировать внимание на прибежавшей из сада матери Кольки и Сашки. С ней примчалась их сестра Ирка.

– А ну-ка, иди сюда, сынок, – сказала тетя Света.

Я не верил своим глазам – Колька, только что важно разговаривавший с майором-вертолетчиком, попятился от матери, а Сашка оперативно скрылся за его спину.

– Ма, ты чего? – осторожно спросил Колька. Окружающие наблюдали за происходящим с немым восторгом.

– Свет, Свет, – окликнул ее Шевырев, – ты полегче… сын-то у тебя настоящий герой!

– А вот я ему за геройство и медальку припасла, – в руке у женщины возник сложенный вдвое ремень. – Иди-иди, сынок, – с прежней ласковостью она поманила Кольку пальцем. – И ты, младшенький, далече не убегай.

– Не, мам, не пойду, – так же ласково ответил Колька, умелым маневром оставляя между собой и матерью младшего брата и штабель ящиков.

Сашка молча рванул в сторону ангара.

– Свет… – начал Шевырев, но тетя Света, не оборачиваясь, сказала:

– А ты, пень старый, еще полезешь в воспитательный процесс – без всего висящего останешься. От бороды и до перчика твоего лежалого.

Вокруг разразились хохотом. Воспользовавшись этим, тетя Света сделала ловкий бросок вокруг штабеля, но Колька был настороже и понесся в другую сторону, вопя:

– Ма, уйду! Честное слово, вот все свидетели – уйду! Сюда жить уйду, дома вообще не появлюсь – ма-а!!!

Отчаявшись попасть по Кольке, тетя Света бросила ремень и… заплакала. Колька остановился, постоял. Осторожно подошел к матери, тронул ее за плечо:

– Ма… ну ма…

– Уйди, изверг! – она оттолкнула сына. – Весь в отца!

– Ну и разве плохо? – робко спросил Колька.

Мать вздохнула, обняла его.

– Коль, пойдем домой, – на два голоса произнесли одно и то же мама и Дашка.

Я кое-как поднялся на ноги. В этот самый момент закричала – страшно, ужасно закричала – мать Пашки Дороша, зовя Пашку; другие сыновья держали ее, обняв с обеих сторон, и сами плакали.