Никто кроме нас

Ночь, озаряемая далеким заревом горящей степи, постепенно вступала в свои права. На западе и севере гулко гремела канонада. Подул прохладный, легкий, пахнущий рекой и свежесть, невыразимо приятный после тяжелой дневной жары ветерок. Текущий через станицу поток беженцев с наступлением темноты почти иссяк. Взводный отправился на ночлег к зенитному старлею, а Карасев направил стопы к брошенной эвакуировавшимися хозяевами хате, занятой под расположение третьего — резервного отделения. Махнул рукой, дернувшемуся было остановить, но вовремя узнавшего командира, часовому, широко распахнув дощатую дверь и пригнувшись, чтобы не задеть головой низкую притолоку шагнул внутрь. После легкой свежести задувающего с Дона ветерка мощное «амбре» набитого людьми небольшого помещения, буквально сшибало с ног.

В воздухе стоял густой храп и не менее густой «аромат» новой кожаной амуниции, оружейной смазки, грязных портянок, гуталина, табака и подгоревшей каши. В единственной комнате, добрая половина которой была занята огромной, беленой русской печью тускло светила заправленная смешанным с машинным маслом бензином, керосиновая лампа. Не бог весь, какая роскошь, но по нынешним временам настоящее богатство. У слабого пляшущего под порывом задувающего из открытой двери воздуха, дающего больше копоти, чем света огонька за столом пристроился русоголовый боец, который сосредоточенно щурясь, бормоча себе под нос, что-то писал обломком карандаша на листке бумаги. Услышав скрип открываемой двери, он поднял глаза, подскочил.

— Сиди — Андрей кивнул на лежащий на столе тетрадный лист — письмо?

— Маме — улыбнулся паренек, разом сделавшись похожим на мальчишку — старшеклассника, по какой-то нелепой ошибке наряженному в солдатскую гимнастерку — давно уже написать хотел, да все как-то…

— Дело хорошее — Карасев хлопнул бойца по плечу, почувствовав укол совести, ведь за все время так и не написал ни одного письма родителям того парня в теле которого он сейчас пребывал по странной прихоти судьбы. Направился к печи, у которой, дымя папиросками и о чем-то негромко между собой переговариваясь, примостились еще двое «лунатиков». Багровые отблески огня причудливо играли на смуглых от пыли и загара физиономиях, создавая какую-то совсем уж сюрреалистическую картинку.

— Товарищ сержант, ужинать будете — один из курильщиков, командир отделения ефрейтор Матафонов, невысокий, разбитной малый, кочергой выудил из зева печи солдатский котелок — вот, специально оставили.

— Давай, чего там у вас — Андрей у которого с самого утра маковой росинки во рту не было, капризничать и скромничать не стал, а выудив из за голенища сапога завернутую в тряпицу ложку принялся хлебать горячий, жидкий, приправленный консервированным мясом кулеш — м-м-м прохиндеи вы где крупу достали?

— Да здесь, через два дома у тетки сменял — сидящий рядом с ефрейтором долговязый, лопоухий боец Кирилюк сделав последнюю затяжку с сожалением глянул на дотлевший до бумажного мундштука «бычок», бросил его в печку и прищурившись уставился на огонь — зараза, торговалась как будто не две пригоршни сечки, а честь девичью продавала. Целый кусок мыла пришлось отдать.

— Глянулся ты ей видно — ухмыльнулся Матафонов — отпускать не хотела. А чего, надо было и остаться, по хозяйству бы помог, да мало ли что еще, женщина то одинокая.

— Да иди ты — вяло отмахнулся Кирилюк — ты ту одинокую видал? У батьки моего кобыла краше была.

— Ну, кому и кобыла невеста — пошевелив кочергой рдеющие угольки, философски заметил ефрейтор — тащ сержант, а правда, что у зенитчиков одни девчонки служат? Вот бы в гости сходить.

— Увижу кого в расположении зенитчиц, ноги повыдергиваю — свирепо пообещал Карасев — делом заниматься надо, а у вас баловство на уме.

— Да мы же это, с честными намерениями — сделав самую, что ни на есть серьезную физиономию, заверил отделенный.

— Знаю я ваши намерения — буркнул Андрей — смотри у меня. Часового не забудь проверить.

Для пущей убедительности пригрозив кулаком ушлому ефрейтору, он поднялся, расстелил свернутую в скатку шинель на свободной лавке и с удовольствием вытянулся на ней во весь рост. Некоторое время лежал, бездумно глядя в потолок, слушал приглушенное невнятное бормотание полуночников у печи, заглушаемое храпом и сопением спящих бойцов и вскоре отключился, словно провалился в глубокую пропасть.