Никто, кроме нас!

– Жмут, – сказал Пикча. – Близко уже.

Все они переглянулись. Дю встал, шатаясь, подошел к закрытому окну. Взялся руками за решетку.

Пойми же, брат, недаром ты русским родился.
Сегодня нам по-старому, по-рабски жить нельзя.
В ответе мы с тобою за Родину свою,
Прошла команда: «К бою!» И мы – в бою!

Сперва вздрогнули все. А Колька пел – пел так, как, наверное, никогда не пел песен на всех тех конкурсах, лауреатом и победителем которых был еще недавно, совсем недавно – отчаянно и весело…

Русские идут твердым шагом,
Реют на ветру волны стягов,
Радостный звук, слышно там и тут:
«Русские идут! Русские идут!»

Снаружи ударили по ставне ногой. На ломаном русском приказали замолчать. Но Колька засмеялся и закричал:

Русские идут, но не для парада,
На своей земле наводить порядок.
И врагам Руси наступает суд!
Русские идут![33]

За дверью грохнул засов. Дю обернулся. Сережка задержал дыхание и сказал громко:

– Это за нами. Встаем, ребята.

* * *

Сбитый над самой окраиной «Ми-24» рухнул в развалины боком, бешено молотя лопастями воздух, – подскочил и почти тут же взорвался, расплескивая жидкое пламя. Дружинники перебегали дорогу наискось – серые тени, в рассветном зимнем сумраке казавшиеся черными, – строча от живота. Подтянув к себе за ворот Земцова, Верещагин прокричал в улыбающееся бородатое лицо:

– Ставь пулеметы на колокольню! – отмашка в сторону церкви. – Давай, на все ярусы! Ни хрена они нам сейчас не сделают, ставь!

– А счас! – Земцов, пригибаясь, канул в сумрак.

Подбежавший Пашка указал рукой в улицу:

– Все! Казаки на площади! Кольцо!

– Ракету! – Верещагин сбросил капюшон куртки.

Сверкнув улыбкой, вестовой достал из-за пояса ракетницу, и алый воющий огонь взлетел вверх. Через секунду такие же поднялись над левым и правым флангом – а где-то впереди взмыли три зеленые ракеты.

– Партизаны! – крикнул Пашка, бросая ракетницу в снег.

– Держись сзади, я тебе говорю! – надсотник отпихнул вестового за спину. – Попробуй вперед полезть!

Подняв автомат, он сменил магазин на снаряженный трассерами и веером выпустил в сторону горящих домов, по которым продолжали молотить не жалевшие боеприпасов гранатометчики, зеленый вихрь. Опять сменил магазин – и первым бросился по истоптанному неглубокому снегу на штурм Борового.

* * *

Совсем недалеко, на площади, как будто вышедшие из прошлого всадники рубили мерцающими алым в рассветном воздухе шашками разбегающихся легких пехотинцев гарнизона. Тут и там в снегу стояли, высоко подняв руки и бросив безнадежно заевшие «М16», сдающиеся. Но Верещагин заметил это краем глаза – из дома, возле которого он лежал, еще бил пулемет, и, уткнувшись головой в алый снег, корчился, стоя на коленях совсем рядом, его, Верещагина, дружинник.

– Давай, – надсотник хлопнул по плечу бойца, вооруженного «Шмелем».

Тот встал на колено под прикрытием угла, нажал спуск – и через секунду термобарическая граната, лопнув внутри, обвалила крышу и вывалила всю стену фасада.

– Вперед! – рыкнул Верещагин, с колена швыряя в клубящийся огонь РГД и бросаясь следом.

Перескочил через оглушенного американца. С налету ударил всем телом другого – ошалело-медленно поднимающего карабин, свалил, привстал, ударил прикладом в лоб. Перекатился к горящим дверям в соседнюю комнату – засыпанную обломками, но относительно целую.

Сразу за порогом полусидел офицер – с погонами капитана, в окровавленной на правом боку куртке. Тяжело дыша, он смотрел на Верещагина пустыми глазами, держа в правой руке не оружие, а фотографию. Скользнув взглядом по направленному в лоб автомату, американец поцеловал снимок и, уронив руку с ним на колено, сказал – Верещагин понял его задыхающийся голос:

– Стреляйте.

На снимке женщина на фоне красивого дома обнимала за плечи троих смеющихся мальчишек – примерно четырех, семи и десяти лет.

– Это ваши дети и жена? – спросил Верещагин, сам поражаясь идиотизму ситуации.

В глазах американца – красных, безмерно усталых – появилось удивление.

– Да… – ответил он. – Это были мои жена и дети.

– Были? – надсотник слышал, как совсем рядом стреляют и ругаются на двух языках.

– Жену и младших сожгли вместе с домом черные братья, – сказал капитан. – А Том… старший… где-то в горах Аризоны. Вместе с партизанами Лэйкока.

Господи, подумал Верещагин.

– Вставайте, – сказал он. – Вставайте, капитан. Вы пленный… Пашка! – крикнул он через плечо, заметив подбежавшего вестового. – Помоги раненому. И отконвоируй его в тыл.

* * *