Никто, кроме президента

– Дети мои, – произнес я, – читали ль вы указанные вам первые главы? Прониклись ли вы Светом божественного духа? Если да, засвидетельствуйте это на счет три. Ра-аз… Два-а-а… Три!

– Да, о Нектарий Светоносный! – Новообращенные дружно приняли позу сидящих варанов.

Ритуал требовал проверки знания моих текстов, но я обычно не прибегал к допросу. Жалел новичков. Великое Четырехкнижие Нектариево – «Оздоровитель», «Указующий», «Хранитель» и особенно «Безгрешный» – было редкостной бредятиной. Даже мескалина и псилобицина мне порой не хватало, чтобы при написании абстрагироваться от здравого смысла; тогда я брал не глядя «Нострадамуса для начальной школы», «Деяния апостолов» и «Домашнее консервирование» и лепил готовую фразу методом Монте-Карло, то есть находил страницу и строчку, произвольно бросая кости. Чудовищней содержания была только его форма – неритмизованный верлибр с внезапными идиотскими вкраплениями глагольных внутренних рифм. И Минпечати, и Минюст, сколько ни старались, не могли запретить эту мою четырехтактную бодягу как вредную, ибо ни один эксперт по культам в принципе не мог доискаться до смысла и публично признать свое фиаско. В России, правда, был один человек, который признавал за моим Четырехкнижием исключительные художественные достоинства: поэт и культуролог Леонард Пихтов – тот самый, что ежегодно выдвигал на соискание Госпремии по литературе расписание поездов Приволжско-Уральской железной дороги…

– Всех, кроме Ады, больше не задерживаю, – распорядился я. – Встаньте с колен, о дети мои. Вы отныне полноправные адепты Нектария Светоносного и можете участвовать в бдениях на общих основаниях. И в дежурствах по кухне, кстати говоря, тоже. Вольно, разойдись!

Три хламиды, теперь уже полноправные, исчезли за дверью. Музыкальная мученица осталась одна. Выглядела она по-прежнему невеселой и еще более подавленной. Неужто мой «Хранитель» так на нее подействовал? Ох, надо было лучше ей Толкиена дать читать. Хоть отвлеклась бы на хоббитов.

– Ответь мне, о Адажио, – проникновенно начал я, – ты готова очистить душу для Света? Подожди, сразу не отвечай, раньше подумай. Если да, то тебе придется рассказать все без утайки… Изобрази головой жест смирения, если поняла.

Мученица кивнула. Так, можно работать.

– Скажи, – осторожно стал я нащупывать почву, – подвергалась ли ты… м-м… насилию со стороны родного отца?

– Нет, о Нектарий Светоносный, – удивила меня Ада-Адажио. – Ничего дурного отец не делал… со мною.

– А с кем же тогда? – сразу уточнил я. Очевидно, этот случай был труднее, чем я предполагал. Однако и мы, боги, не лыком шиты. – У тебя есть братья? сестры?

– Нет… – тихо проговорила девушка. – Это не то, о чем вы подумали, боже. Но тоже очень нехорошо… Ведь правда, держать человека в заточении против его воли – большой грех?

– Еще бы! – искренне ответил я. В моей бурной биографии были полгода, проведенные в СИЗО. По сравнению с тамошней баландой даже прасад выглядел райской пищей. – Грех неописуемый.

– Тогда, – несчастным голосом сказала Ада-Адажио, – родитель мой великий грешник. Он прячет на нашей даче двух чужих детей…

– Чьих детей? Кто их отец?

Девушка подняла брови и взметнула подбородок высоко вверх, словно папой пленных малюток был, по меньшей мере, мой небесный коллега Саваоф. Ну или президент России, на худой конец.

29. МАКС ЛАПТЕВ

Бешеной собаке семь верст не крюк, а спецназу ФСБ и все пятьдесят – не расстояние. В черте города наш приземистый грузовичок лишь маневрировал, разыгрывая из себя простую ремонтную таратайку и выгадывая минуты где хитростью, где наглостью, где везением. Мы обгоняли на поворотах, мы подсекали на виражах, мы проскакивали на самом излете желтого и втискивались в чужие ряды с отчаянной дерзостью алкаша, которому позарез нужно успеть до перерыва к заветному винно-водочному прилавку. Как минимум раза два мы попадали в пробку и дважды выруливали на встречную – под злобные гудки окружающих нас авто. Когда же мы преодолели МКАД, водитель отбросил малейшие стеснения. Тряска исчезла, ход машины стал угрожающе плавным. Вид за окном кабины затрепетал и размазался в длину. Число на спидометре из двузначного сделалось трехзначным. Даже командир спецназа Володя Рябунский, сидевший рядом с шофером, перестал клевать носом, открыл один глаз и удовлетворенно хмыкнул: «О, нехило едем. Может, и правда застанем там кого живого».