Никто, кроме тебя

Роман вёл себя как обычно. Шутил, смеялся и приносил мне маленькие подарки. То пирожное, то замысловатую ручку, то тетрадь на пружине с необычным котёнком. Если он и волновался из-за встречи с моими родными, то никак это не показывал. Мне же день ото дня становилось всё более неспокойно. И пика моя тревога достигла после звонка бабушки, которая сообщила, что не сможет приехать в воскресенье. На станции случилось какое-то ЧП, и её не отпускали с работы.

Поговорив с бабушкой, я забилась в угол и закрыла лицо руками. В её извинениях сквозила одна-единственная скрытая мысль: мама приедет одна. А значит, при разговоре с ней мне придётся рассчитывать только на себя.

Романа, однако, этот факт не огорчилни ни капли. Поцеловав меня в висок, он произнёс скороговоркой и с неприсущим ему оптимизмом:

– Ну и ладно. Потом выберем время и съездим к твоей бабушке сами.

Его веселья я не разделяла. Я не боялась, что мама начнёт язвить в его присутствии. Мама бы в любом случае нашла к чему прицепиться. Я даже не боялась, что она не понравится Роме. Обратного просто не могло быть. Меня пугало третье, и с каждым прожитым днём этот страх обретал всё более чёткие очертания. Я боялась, что мама каким-нибудь образом расстроит свадьбу.

И от того у меня тряслись руки в прямом и переносном смысле этого слова.

В четверг я едва не завалила зачёт по философии. Лукин Анатолий Павлович долго качал головой, но крестик напротив моей фамилии в зачётный лист всё-таки поставил. Наверное, за прошлые заслуги. Забирая зачётку с его подписью, я чувствовала себя мерзко.

Впрочем, зачёт по философии был только вершиной айсберга. В пятницу с утра маленькая юркая, похожая на крысу первокурсница, брызгая слюной и топая ногами, швырнула мне в лицо реферат, который я отдала ей накануне.

От исправлений, сделанных вишнёво-красной пастой, рябило в глазах. До того момента я вообще не знала, что такое бывает, и молча забрала реферат обратно. Ночь с пятницы на субботу я провела за исправлениями своих же ошибок.

Роман молчал и не дёргал меня. Я сдержала данное ему обещание и старалась не ныть. По крайней мере, вслух. В душе же предавалась такому унынию, от которого волосы начали выпадать клочьями.

В субботу вечером я едва не отравилась газом, когда, мешая суп, не заметила, как тот убежал на плиту и погасил пламя. Мой нос не чувствовал отвратительного запаха, распространяющегося по кухне, а ухо не слышало странного шипения. Я просто мешала суп и мыслями была далеко-далеко там, где у всех детей добрые и ласковые мамы.

Вернувшись с работы, Роман отправил меня смотреть телевизор, открыл окно и сам доварил суп. В последний вечер перед бурей я не смогла запихнуть в себя ни крошки.

В воскресенье утром я проснулась, когда большая стрелка часов едва коснулась восьми. По выходным мы обычно спали долго, пытаясь отоспаться за всю неделю разом, но сегодня со сном у меня не клеилось.

Боясь разбудить Романа, я на цыпочках вышла из комнаты и закрылась у себя, по пути прихватив из библиотеки Николая Андреевича «Тихий Дон» Шолохова. Но ни с Аксиньей, ни с Григорием моё сознание сегодня дружить не хотело. Строчки расплывались, и, прочитывая один и тот же абзац по десятому разу, я не понимала ни слова. Вконец отчаявшись, я бросила книжку вместе с телефоном на тумбочку и принялась разбирать шкаф.

Роман пришёл минут через сорок. Зевнул, потянулся и, обняв меня со спины, устроил подбородок на плече. Через футболку я чувствовала его разгорячённую кожу. Кроме пижамных штанов другой одежды на нём не было.

– Как настроение?

– Нормально. – Чтобы хоть как-то скрыть в голосе фальшь, я попыталась улыбнуться. Улыбка вышла жалкой.

– Если ты не перестанешь хмуриться и грустить, я защекочу тебя до смерти.

Я посмотрела ему в глаза и заплакала. Сил храбриться больше не было. Предчувствие беды висело в воздухе, и я не знала, как от него избавиться.

Пальцы Романа опустились на мои бока и коснулись живота. Я и охнуть не успела, а он уже вовсю выполнял свою угрозу.

Слёзы продолжали течь по моим щекам, но теперь уже от смеха. Я хохотала и ойкала, стараясь хоть как-то увернуться от его рук. Но Роман всё время оказывался сильнее и быстрее, и тогда, изловчившись, я накрыла его губы своими, коснулась языком нёба и провела кончиком по зубам. Обычно я не позволяла себе таких глубоких поцелуев, но сегодня был необычный день, и это взбодрило его. Во всяком случае про щекотку он забыл тут же. Сначала его руки обмякли, а потом соединились на моей пояснице. Воздуха в лёгких не хватало, но я лишь сильней прижималась к нему всем телом и касалась обнажённой груди. Его дыхание участилось, а сердце билось так, словно он бежал марафонскую дистанцию. И когда я запустила пальцы в его волосы, Роман резко отодвинулся, поднял меня на руки и уложил на что-то мягкое. Сначала я решила, что это наш диван, но чем-то мягким оказалась кровать, на которой я теперь спала только, если у Романа было ночное дежурство.