Никто мне не верит

Март 27, 1993

Мне не достаточно заставить ее расплачиваться болью. Я хочу найти возможность рассказать ей, чего она мне стоила.

И до тех пор, пока я не скажу ей это, я буду сохранять ей жизнь.

Я хочу, чтобы она знала, что только по ее вине Грег не вернулся ко мне.

Он должен был вернуться. Он бросал всех остальных и Линн тоже бы бросил. Но из-за нее он мертв.

Она сделала так, что я уже никогда не верну его.

Я ненавижу тебя, звезда. Я ненавижу, когда ты находишься рядом со мной. Я ненавижу тебя живую.

Я не думала, что будет так тяжело выносить твое присутствие. Я думала, что смогу осуществить свой план, не подпуская тебя к себе. Но я никогда не могла представить, что мне будет настолько тяжело скрывать от тебя свое горе. Я должна быть с тобой ласковой, хотя единственное, что я хочу, — это увидеть, как ты умираешь.

Моя ненависть растет с каждым днем. После того, как ты убила Грега, я не могу даже писать об этом. Моя ненависть настолько переполняет меня, что я не могу выразить ее словами.

Но теперь стало практически невозможно скрывать ее.

Я собираю все свои силы, чтобы казаться той, какой должна быть, потому что если я проявлю мою истинную сущность раньше времени, я снова проиграю.

Однако я могу это сделать. Я делаю это так хорошо, что временами забываю, что обе мои сущности — это я.

Линн страстно желала, чтобы к ней вернулось оцепенение. Все эти переживания были непереносимы.

Единственное, чего ей хотелось, — это спать, но как только она закрывала глаза, на нее наваливались кошмары. Какие-то голоса что-то нашептывали ей. С ожогом стало еще хуже; рана настолько разрослась и увеличилась, что она не могла пошевелить ртом, не испытывая мучительной боли.

Ей ужасно не хотелось принимать еще перкодан; она отказалась от лекарств, которые предлагал ей последний врач из пункта неотложной помощи. Но выбор был один: или держаться до конца, или потерять сознание от боли.

К вечеру в субботу она могла вспомнить, как проглотила четыре таблетки.

Какая-то еще действующая часть ее рассудка подсказывала, что их должно было быть гораздо больше, потому что она снова получила желанное оцепенение. Но частично избавиться от кошмара было так соблазнительно. Боясь, что это состояние исчезнет, она предпочла не задумываться над тем, как оно возникло.

И ее рот, ее рот. В зеркале было видно, как с одной стороны рта появился большой выступающий волдырь, захвативший и верхнюю, и нижнюю губу. Открывать рот было так больно, что она ничего не ела. Когда ей хотелось пить или нужно было проглотить таблетку, она вставляла соломинку в здоровую половину рта.

Ей снился Майк.

Это были не плохие сны, а неясные и спокойные; они были единственными светлыми пятнами среди черных картин, которые мучили ее непрестанно.

В одном из них она лежала на диване в своей собственной квартире с такой сильной головной болью, что не могла открыть глаз. Майк массировал ей голову, и там, где прикасались его пальцы, боль исчезала.

В воскресенье днем она ненадолго проснулась. Рот был очень сильно раздут. Она попробовала счистить насохшую корку при помощи ваты и перекиси, но даже эти легкие прикосновения заставили ее закричать. Она поискала мазь, но не смогла найти ее.

Она попыталась съесть немного йогурта. Она бросила это занятие, когда поняла, что не может раскрыть рот настолько широко, чтобы просунуть туда ложку.

Она подумала, не развести ли его молоком и сделать настолько жидким, чтобы его можно было пить; по крайней мере она бы получила какую-то пищу.

Но даже мысль о том, что ей придется доставать миксер, была слишком сложной.

В действительности ей хотелось одного: снова вернуться в кровать и заснуть.

Направляясь в спальню, она завернула в ванную, чтобы еще раз поискать мазь, но и от этой идеи быстро отказалась.