Никто нас не разлучит

Женщина молча пошла дальше. Парень выскочил, догнал её и горячо заговорил:

– Клавдия, каждый день я о тебе думаю! Заснуть не могу. Всё передо мною глаза твои сиреневые, задумчивые, лицо чудесное. Коса твоя русая длинная. Люблю я тебя! Давай поженимся!

– Ты что, соколик, с ума спятил! Я ведь мужняя жена! – воскликнула Клава.

– Да нет же его, погиб твой Прокудин, сгинул! Все, кто живой, в деревню вернулись. Давай сойдёмся! Я тебя так беречь буду, так любить! – Степан аж задохнулся от избытка чувств.

Но женщина отрицательно покачала головой и быстро пошла прочь.

Однако Стёпа не оставил своих разговоров и всё больше восхищался Клавдией. Та уж стала говорить, что девок полно в селе. Выбирай, какую хочешь, зачем, мол, я тебе, на десять лет старше… Но Стёпе нужна только Клавдия. Прямо белый свет клином на ней сошёлся…

И уговорил-таки добрый молодец Клашу, женщину в самом соку. Долго она думала и, наконец, согласилась сойтись с настойчивым ухажёром. Перешёл он к ней. Зажили так, что многие завидовали. Хоть иногда и у Стёпы проявлялась вспыльчивость, однако ненадолго.

У Клавы и Стёпы родился ребёнок. Хорошенький мальчонка Вася, похожий на мать и слегка скуластый как отец. Молодой довольный папаша сделал зыбку для укачивания младенца, подвесил её за пружину к крюку в потолочной перекладине. Качали вечерами малыша и наговаривали с ним со счастливыми улыбками.

В один из таких вечеров в ноябре входная дверь распахнулась, и в дом ввалился… Максим Прокудин. Худой, заросший щетиной, с вытаращенными тёмными глазами. Захлопнул громко дверь. Поздоровался только с Клавой. На Стёпу зыркнул недобро. Хриплым голосом сказал, мол, воркуете, голубки.

У Клавдии ослабли ноги, и она опустилась растерянно на лавку. Степан стоял в замешательстве. Он быстро пришёл в себя и пригласил Максима за стол попить чаю. Тот проговорил с усмешкой, дескать, в родном доме как гостя встречают.

Сидели, пили чай, беседовали. Прокудин рассказывал, что за семь лет пришлось ему помотаться по стране. И в шахте уголь добывал, и на лесоповале вкалывал, и другой работой занимался. Почему сразу после войны не вернулся домой? Об этом он говорил как-то неопределённо, туманно. С неясными намёками.

Наступил момент, когда вдруг все замолчали. Максим расправил плечи, крякнул. Обратился к Степану:

– А ведь этот дом я своими руками срубил. И Клавдия, она по закону моя жена.

Затем повернулся к Клаве:

– Ну что, Клавдея, с кем останешься?

Щёки Клавы вспыхнули румянцем. Вздохнув, она ответила:

– С тобой.

Прокудин осклабился. Побелевшему как стенка Степану сказал, что тот ещё найдёт себе жёнку помоложе. И уверил его, что ребёнка они вырастят, ни в чём тот нуждаться не будет. Как Клавка решила, так тому и быть. А ты, мол, Стёпа, иди к родителям, они рады тебе будут.

Двенадцать лет не был Максим Прокудин в родном селе. После окончания войны вернулся через семь лет. Клава осталась с ним: муж ведь он ей, не зря расписывались.

Степан ушёл к матери. Когда Клава иногда видела его близко, то старалась отвернуться, чтобы не видеть страдальческого Стёпиного взгляда.

 Из областного центра побывали у Прокудиных гости: старшая сестра Клавы Лукерья с мужем Иваном. Лукерья перед отъездом сказала тихонько, мол, зря ты, сестричка, так поступила. Лучше бы ушла к отцу ребёнка. Клава только вздохнула.

Первое время холодной была она с Максимом в постели. Потом привыкла, вспомнила. На мучивший её вопрос: где же он был всё это время, почему домой не возвращался, супруг не отвечал, уклонялся.

Первые дни говорил, что понимает её и прощает. Потом стал встречаться с приятелями, отмечали радость встреч. К ним стали ходить мужики. Однажды хозяин сидел за столом с Николаем, своим ровесником. Начали вспоминать войну.

– Да, кто под бомбёжками, да под артобстрелом побывал – тот особо ценит мирную-то жизнь, – вздохнул гость.

– Под орудийным обстрелом-то быть – как в аду побывать. Это не в тылу на печке с бабой лежать, – усмехнулся Максим, метнув взгляд на жену, которая пекла им блины.

Та вспыхнула, но потупила взгляд. Муж продолжил:

– А рукопашный бой?! Как-то мы ночью деревню одну брали. Не на «ура», как в кино. Матюгались или просто орали как бешеные: «А-а-а!!!» Сначала по плану шло, а потом всё перемешалось. Несёмся по огородам, через плетни прыгаем, стреляем, падаем, опять стреляем. По нам фрицы палят. Вылетаем на главную улицу. Многие дома полыхают. Посередине грузовик горит.

Только я за него завернул, как на немца налетел. Он куда-то в сторону стрелял. Схватились, давай бороться, упали. Немец сверху оказался, нож из сапога выхватил, размахнулся, я его руку перехватил. Крутанул – финка у него выпала, перебросил его через себя, одной рукой – цап за горло, другой гранату выхватил, ка-ак шмякнул его!

– Да ладно, Максим, не охота чё-то мне войну вспоминать. Много гибели видел, давай лучше про мирную жизнь поговорим…

– А забывать не надо! – погрозил хозяин другу указательным пальцем, – а то мы жисть и здоровье на фронте гробили, а кто-то с нашими бабами кувыркался!