Никто не видел Мандей

Я шагнула дальше и наступила на груду сломанных восковых мелков и газетных листов, валяющихся посреди тесной гостиной. Большой телевизор стоял перед черным диваном, кожа которого потрескалась и облупилась, словно старая краска. Все окна были заклеены черными мешками для мусора, не пропускавшими свет. В кухне на столешнице громоздились грязные кастрюли и сковородки рядом с пустыми банками из-под консервированного супа. По куче уведомлений о выселении и невскрытых писем из школы полз таракан.

– Сюда, наверх, – сказала Эйприл и со стоическим выражением лица принялась подниматься по лестнице. Я игнорировала мурашки, ползущие у меня по спине и призывающие бежать прочь, и последовала за ней.

На втором этаже слева был санузел. Справа – закрытая дверь, наверное, шкаф.

– Сюда, – повторила Эйприл из дальнего конца коридора. Я посмотрела вниз, на весь этот хаос и на дверь, через которую хотела выбежать наружу.

В спальне Эйприл включила потолочную люстру-вентилятор, старую и шумную. Я переступила порог, глядя во все глаза; мои руки бессильно обвисли.

Самое первое, что я заметила, – здесь не было никаких двухъярусных кроватей. Только три одинаковые койки, стоящие по периметру комнаты, такие низкие, что с тем же успехом можно было бросить на пол три матраса; съехавшие простыни свисали до самого пола. По бокам от окна свисали шторы, жалюзи почернели от пыли. По всему полу были разбросаны обертки от конфет, пакеты из-под чипсов, пустые бутылки из-под газировки. Светло-серые стены были словно наползающий туман и от пола до уровня колен исчерканы разноцветными восковыми мелками. И хотя мы были на втором этаже, я слышала, как внизу жужжит морозильник, – словно он стоял рядом с нами.

Мандей не было.

– Ну ладно, Эйприл, – сказала я слабым голосом. – Хватит играть. Где она?

Эйприл привалилась к дверному косяку, спрятав руки за спину.

– Разве ты не видишь ее? – усмехнулась она. – Она здесь повсюду.

Я сглотнула: вонь не давала сосредоточиться, словно боль. «Не может быть, чтобы Мандей жила здесь», – думала я. У нас дома ей было невыносимо видеть даже одну-единственную немытую тарелку в раковине. Она мела и пылесосила пол, даже когда ее не просили об этом, заправляла мою постель всякий раз, когда ночевала у нас.

– Это ее кровать, – сообщила Эйприл, кивнув на ближайшую к двери койку. Не удержавшись, я села на нее. Просто, чтобы увидеть жизнь с точки зрения Мандей. Простыни были шершавыми и пыльными, как будто на них никто не спал целую вечность. Эйприл пристально смотрела на меня.

– Хочешь взять что-нибудь? Чтобы помнить ее?

Эти слова пробили брешь в моей напускной браваде.

– Помнить ее? Ты хочешь сказать… что она больше не вернется?

Эйприл не произнесла ни слова, просто продолжала смотреть.

Моя нижняя губа задрожала, из глаз потекли слезы. Я наклонилась вперед, боль в груди была невыносимой. Мне нужно было так многое сказать ей! Мне нужен был еще хотя бы один день, хотя бы одна минута…

Моя рука соскользнула, ударившись обо что-то твердое под подушкой. Дневник Мандей, такой же, как тот, что она подарила мне. Розовый, с блестками и завитками. Я коснулась золотистого замочка. Всхлипнула:

– Где ключ?

Эйприл со вздохом потерла свои плечи.

– Все еще у нее.

Я прижала дневник к груди, а потом встала и запихнула его в свой рюкзак.

– Где она? Просто скажи мне! – взмолилась я. – Ее забрала опека? Она у своей тети? Просто скажи!

Эйприл сглотнула; взгляд ее был диким и отчаянным, в глазах стояли слезы. Я шагнула ближе к ней. Она могла в любой момент упасть, и я была готова ее подхватить.

Но тут скрипнула входная дверь – и со стуком захлопнулась. Прогремел голос миссис Чарльз, перекрывая гудение морозильника:

– Эйприл! Где тебя черти носят?

Мы ахнули, потом затаили дыхание.

– Черт, она вернулась!

За год до прежде

Пока мы ехали на машине, чтобы завезти Мандей домой, то всегда выбирали какую-нибудь песню в стиле гоу-гоу, чтобы распевать ее во весь голос. Чаще всего в воскресенье после обеда ставили на повтор Pieces of Me группы «Рэр эссенс». Папа барабанил в такт и смеялся, когда мы пытались взять ноты из ремикса Эшли Симпсон.

– Викторина, юные леди! – сказал он, приглушив музыку. – Какой известный гоу-гоу-бэнд начинал здесь, в «Эд Боро»?

Я пожала плечами и посмотрела на улыбающуюся Мандей.

– Я не знаю. Кто?

– «Джанк ярд», – засмеялась она. – Все это знают!

– Правда?

– Ага, – подтвердил папа. – Когда-то, в детстве, я смотрел, как они играют. Когда они начинали, у них не было ничего, кроме мусорных баков и ложек. Они даже звали меня к себе.

– Правда? А почему ты не присоединился? Мы были бы богаты!

Папа засмеялся.

– Ну, моя мать хотела, чтобы я пошел в колледж, и я был бы полным дураком, если б отказался от учебы параллельно с футболом. Но после травмы спины вернулся домой, увидел их концерт – и подхватил все с того места, на котором бросил. Музыка – забавная штука; она напоминает тебе о том, что ты считал потерянным.