«…Я всего лишь человек, не могу я больше. Пора нам что-то делать. Слишком много прошло времени». — «Перестань, с чего ты это взял? Может, всего две минуты и прошло. Ты же знаешь, в нашем положении трудно реально судить о времени. Может, она не сразу сумеет поговорить с другой прислугой. Та могла выйти из кухни. Надо подождать. И не терять головы. На карту поставлена не только твоя ничтожная жизнь». — «В том-то и дело. Как мы вообще могли вручить свою судьбу ребенку?» — «Человек — не математическая величина, его поведение всегда непредсказуемо. А нам нельзя упускать шанс. И никакой она не ребенок, ей уже семнадцать». — «Конечно, ребенок. И мы теперь в руках плачущего ребенка. Она разревелась, как только закрыла за собой дверь. Я слышал. И сейчас еще слышу. Она продолжает там где-то плакать». — «Не плачет она. Все тебе мерещится. У них сейчас тихо. Ничего не случилось». — «Случилось, причем самое ужасное. Случается всегда самое ужасное. Правдой всегда оказывается самое ужасное». — «Истинно так, ты еще Богу помолись, авось легче станет. Где твой здравый смысл? Поздно уже, скоро утро. У них там тихо, потому что все устали». — «Как бы не так, устали. Знай себе жрут и пьют, распевают свои похабные песни и распутничают со своими проклятыми бабами». — «Ну, замечательно. Праведный гнев — это замечательно. А сам-то ты каков? Сам-то ты почему здесь очутился? Если правдой оказалось самое ужасное, так откуда оно на нас свалилось?» — «Я знаю. Это моя вина. Если схватят остальных, вина — моя. Если переправка сорвется, если их всех заберут вместе с женщинами и детьми, вина — моя. Вина целиком и полностью моя. Но я всего-навсего человек. Я могу лишь постараться искупить свою вину. Пускай немцы делают со мной что хотят. Я ни слова не скажу, обещаю». — «Ну нет, обещания не в счет. Человеческое поведение непредсказуемо. Ты сам не знаешь, много ли ты способен выдержать». — «Нет, знаю. Я все могу выдержать, не могу только ждать и ждать один в темноте. А так пускай что хотят, то со мной и делают. Пусть выдирают мне ногти, прижигают сигаретами кожу, пинают сапогами, избивают до смерти. Я ни слова не скажу. Стисну зубы и буду молчать». — «Ну ладно. Хватит. Это только ослабляет тебя. Призови на помощь свой здравый смысл. Сейчас главное — сделать все возможное, чтобы не попасть в их руки». — «Да, да, знаю, ни живым, ни мертвым, ни мертвым, ни живым, знаю, но я всего лишь человек, я могу лишь постараться искупить свою…» — «Замолчи. Нам сейчас не до истерик. Послушай, что я тебе скажу. Ты вел себя как последний идиот. Вот и все, точка. Остальное — буржуазный романтический вздор. Но ты должен успеть предупредить своих. И должен рассказать им правду. Это необходимо — рассказать им всю правду». — «Но кто поручится, что это правда? Не может это быть правдой, не должно. О Боже, хоть бы это было неправдой!» — «Боже, ха-ха! Это правда. И ты это прекрасно знаешь». — «Тогда я сам. Раз так нужно, я сам это сделаю. Это мое право, я же все-таки человек. Я сам… сам… (Маленькая черная дырка. Маленькая резко очерченная круглая дырка)».