Никто (СИ)

Анненский. -- К этому всегда надо быть готовым. Знаешь, иногда жизнь кажется треснувшим кувшином, из которого постепенно вытекает вода. Чем дольше идешь, тем менее остается воды. Оттого и торопишься переделать все, что тебе еще под силу, о чём в молодости не задумывался.

Валентин. -- Не намерен сегодня говорить о грустном.... Мне казалось, ты поедешь в присутствие сегодня?

Анненский. -- Нет, сказался больным.

Валентин (ёжится). -- У тебя сыро, надо растопить камин. (Ходит по кабинету, насвистывает мелодию романса).

Анненский. -- Прекрати, деньги просвистишь!

Валентин. -- Странно папа, что ты веришь в приметы. Ольга не приезжала вчера? В последнее время она нас избегает. Или мне кажется? И Наташа тоже давно с ней не разговаривала -- они перебрасываются только записочками. Не обиделась ли она?

Анненский. -- Не знаю, право! Может ей нездоровится? Сейчас эпидемия инфлюэнции. Впрочем, об этом можно справиться у Платона, мы сегодня его ждем к обеду.

Валентин. -- Маковский прислал мне стихи новой поэтессы. У тебя они, верно, есть? Некая Черубина де Габриак.

Анненский. -- Да, он мне тоже прислал, сам лежит дома, болен плевритом. Я как раз читал эти стихи перед твоим приходом.

Валентин. -- Какие необычные, не находишь? (Берт лист со стола, читает).

Червленый щит в моем гербе,

И знака нет на светлом поле.

Но вверен он моей судьбе,

Последний -- в роде дерзких волей...

Маковский тебе не говорил кто она такая, откуда? Какая-то таинственная красавица-католичка.

Анненский. -- Нет, он сам в догадках, однако намерен печатать её пьески в одном из номеров "Аполлона". Наверное, в следующем году. Я сейчас правлю свои стихи для журнала -- Сергей Константинович попросил их прислать. Он ведет переговоры с Ушаковым об издании отдельной книжкой. Кстати, Валя, я тебя попрошу, если у меня не будет времени, займись, пожалуйста, редактурой. Книга будет назваться "Кипарисовый ларец" и состоять из трилистников. В каждом трилистнике по три стиха.

Валентин. -- Хорошо, отец!

Анненский. -- Как ты находишь мою статью в первом номере "Аполлона"?

Валентин. -- Превосходно! Только мне кажется, что многие поэты на тебя обидятся.

Анненский (мрачно). -- Уже обиделись. Маковский писал. В газетах тоже нелестные отзывы (кивает на стопку газет, лежавшую рядом с ним на столе). Вот, послушай, Буренин пишет в "Новом времени": "Жалкие упражнения гимназиста старшего возраста". (Откладывает газету в сторону, берет другую.) В нашей царскосельской газете пишет некто Загуляев "На санитарно--литературную тему": "Знал я одного поэта, тоже царскосела, который писал и печатал хорошие стихи (иные даже более чем хорошие), а потом спознался с нашими декадентами и пропал ни за понюх табаку. Пишет теперь ахинею страшную. А мог бы не маленьким поэтом стать. Жаль человека!". Как это можно! Высмеивают словно мальчишку, будто я и впрямь гимназист старшего возраста!

Валентин. -- Не обращай на них внимания, отец, побереги сердце!

Пауза.

Анненский (внимательно смотрит на сына). -- Тебя что--то беспокоит?

Валентин. -- Наташа... Она в последнее время проводит много времени с подругами, ходит в музеи, ездит в театры. А как приходит домой от неё вином пахнет. Я не знаю. Мне кажется, у неё кто-то появился.

Анненский. -- Ты боишься, не изменяет ли она?

Валентин. -- Да, боюсь.

Анненский. -- Ну, так поговори с ней, напрямую, начистоту.

Валентин. -- Нет, не могу, ты не понимаешь! Я боюсь, вдруг она неверна? Что тогда? Что надо делать? Разводиться? Но я не могу с ней развестись, я её люблю. Ну, зачем она меня мучит? Для чего? Если я ей не мил, то подойти и скажи! К чему эти игры? Боже мой!

Анненский. -- Успокойся, Валя, хочешь, я с ней поговорю?

Валентин. -- Нет, нет, отец! Я боюсь разрушить то хрупкое, что есть между нами. Конечно, ты, с твоей поэтической душой достаточно тонок и чуток и всё же... Пусть будет так, как есть, идет своим чередом.

Анненский. -- Что ж, это мудро! Но я вот что тебе скажу. Когда-то давно, в молодости, я ездил по Италии, мама тебе, верно, рассказывала. Прекрасные виды, бескрайнее море. Эта страна произвела на меня огромное впечатление. Я даже осмелился плавать в море, хотя и всегда боялся воды. Да-да, это так, не улыбайся!

Пауза.