Нимфа

В перерыве между танцами через весь зал прошел тот самый «черный демон» — в темном дорогом костюме, в бе­лой манишке, под галстуком-бабочкой, в сверкающих лаком штиблетах, поскрипывающих в такт его шагам,— и оста­новился возле Нимфы. Казалось, он заранее знал, где она будет ждать его.

«Грек» что-то негромко сказал Веронике, та с винова­тым видом улыбнулась, кивнула подружкам, пробежала взглядом по залу, словно бы искала кого-то, и направилась к выходу. За нею следом, важно откинув кудрявую голову, подался этот ненавистный кавалер.

Пашке ужасно хотелось подбежать и швырнуть бусин­ки в его самоуверенное, надменное лицо. Пусть бы знал, как к нему здесь относятся. И только ради Нимфы, ради ее покоя не сделал этого. Хуже всего, что он теперь не знал, куда девать бусы. Догнать Нимфу и отдать ей? От­нести девчатам, с которыми она стояла? «Нет,— решил он,— пусть будут у меня. У меня не пропадут...»

Но Нимфа... Неужто она уже не властна над собой, неужто душой и телом принадлежит этому «черному де­мону?» Тогда зачем, спрашивается, распускать нюни, зачем надеяться на какое-то чудо? Чудес не бывает в наше вре­мя. Надо выбросить Нимфу из головы — и всему конец. Кто он? Куда лезет? Чего добивается? Надо знать свое место, надо помнить, кто ты есть, откуда вышел, а уж тогда о чем-то думать и что-то предпринимать.

Как побитый, возвращался Пашка в общежитие. Долго не мог уснуть — жгучая обида терзала сердце.

Но это было не все. Спустя неделю после того вечера он неожиданно получил из дому страшную телеграмму; «Приезжай, с отцом беда»,— сообщала мать.

Пашка застал отца еще живым, но сына тот уже не узнавал. У него был перебит позвоночник. Спасая ребен­ка, по недосмотру выбежавшего на дорогу, он бросил ма­шину в кювет, на большой скорости врезался в дерево и перевернулся...

Пашке казалось, что солнце перестало светить, что все вокруг погрузилось в непроглядный мрак.

Через несколько дней после похорон отца он приехал в университет и забрал документы.

Бусы Нимфе передали его товарищи по курсу. Больше он ее не видел...

На следующий год Пашка Корицкий подал заявление в пехотное училище.

4

Вероника Живулькина так ни разу и не задумалась над вопросом: куда же исчез тот стеснительный парень, собравший на полу ее бусы? У нее были свои заботы — и немалые. Она выходила замуж за журналиста Жореса Ляховского.

Ляховский иногда наведывался к ним со старшим бра­том Вероники Славкой, который недавно окончил журфак и уже работал в газете. Вероника очень спокойно относи­лась к посещениям молодого человека, хотя он ей сразу понравился. Правда, ее почему-то настораживала его чрез­мерная галантность, предупредительность, умение к месту и не к месту говорить комплименты. Она не привыкла к этому. Ее родители в отношениях между собою были про­стыми, сердечными, говорили всегда то, что думали, осо­бенно мать. Она любила сама поговорить, умела и другого послушать.

Вероника знала: характером она больше похожа на мать — такая же экзальтированная и впечатлительная, с частой сменой настроений. И тем не менее душою больше тянулась к отцу. И в горе, и в радости он был спокоен, уравновешен, никогда не суетился, не впадал в панику. Возможно, потому, что работал бухгалтером, отец был рационалистом, человеком трезвого рассудка. Мать же портняжничала и больше всего на свете любила читать. Эта любовь, очевидно, передалась и дочери. Вероника тоже не могла жить без книг, потому и пошла учиться на филфак.

Даже брат Славик избрал журналистику, хотя в школе его больше влекла математика.

Теперь у Славы уже была семья, все вместе ютились в двухкомнатной квартире. Теснота, разумеется, подчас сказывалась на их настроении, взаимоотношениях. Мать часто была задумчива, и Вероника, возвращаясь с заня­тий, нередко замечала, что у нее заплаканные глаза.

Когда Вероника стала студенткой, мать немного ожи­ла, повеселела, однако тревога за завтрашний день, за кусок хлеба, очевидно, по-прежнему не давала ей покоя. Появление в доме нового человека со странным именем Жорес, которого Славик чаще называл просто Жоркой, кое-что изменило в их жизни, разделило семью надвое.

Вероника в первое время действительно была безраз­лична к этому прилизанному франту, да и сам Славик не проявлял к гостю особенного расположения. С чего бы тогда ему, казалось, приглашать к себе этого Жореса-Жорку? Разве что не по своей охоте?..

Зато мать и Катя — жена Славика — были всегда в восторге от гостя.