Нина

Нина почувствовала прикосновение груди к щеке. Она чуть повернула голову и обессиленно обхватила сосок губами. Ее язык свернулся трубочкой, и девочка принялась причмокивать. С каждой секундой хватка языка становилась крепче, губы все сильнее сжимали материнскую грудь. Пальцами одной руки Нина сжимала холодную спину матери, пальцы другой вонзились в ребра под грудью.

В дело пустились зубы. Сначала она легонько надавила ими на сосок, но вскоре прикусила сильнее. Еще сильнее. С жадностью. Девочка стиснула зубы и почувствовала, как на язык упало что-то маленькое, словно шарик. В рот потекла холодная жидкость с привкусом поржавевшего гвоздя. Жидкость стекала по трубочке языка в горло. Нина жадно ее поглощала, глоток за глотком. Мягкий шарик прошел через горло и ухнул в желудок.

Девочка чуть шире открыла рот и захватила челюстью материнскую грудь. С усилием стиснула зубы. Кусок плоти плюхнулся на язык и Нина, не раздумывая, начала жевать и шумно проглатывать. Затем последовал еще кусок, но откусить мешал тянущийся за куском шнурок и тонкие нити. Зубы сжались до скрипа, но те не поддавались. Девочка резко дернула головой. Послышался звук рвущейся ткани. Длинное и мокрое шлепнуло по подбородку и шее. Нина втянула сухожилия и вены сквозь губы, словно спагетти. Быстро прожевала, проглотила и вот уже зубы снова вцепились в тело за новой порцией. Нос уткнулся в мокрое и липкое. Хлюпающие звуки сопровождали каждое движение челюсти.

Девочка запустила внутрь матери руку, нащупала мякоть, сдавила пальцами, оторвала небольшой кусочек и отправила в рот. Руки и лицо стали мокрыми и липкими, желудок заурчал, принявшись переваривать пищу. Нина постепенно ощущала прилив сил, но и холод становился пронзительней и гуще.

***

Григорий часто выходил во двор: почистить тропинки, подышать зимним, колючим воздухом и увидеть Нину, чтобы чем-нибудь угостить. Он несколько раз хотел пожаловаться на Галину, что та недолжным образом заботится о дочери и ведет непристойный образ жизни, но Валентина, жена, отговаривала. Каждый раз она повторяла:

— Успокойся старый, больше проблем оберешься. Видал какие к ней гости захаживают, убьют и в ус не дунут. Вон, подкармливаешь и хорош на этом.

— Да жалко ж дитя…

— Жалко, но свою жизнь жальче. У тебя вон внуки есть, о них думай.

Согласен был с Валентиной Григорий, хоть и поверх согласия душу скребли битые стекла.

Выглядывал в окна, нарочно оставляя в спальне приоткрытой форточку, чтобы услышать скрип соседской калитки. В последний раз он слышал скрип, когда из двора вышел здоровый неотесанный мужик. Он шел по улице, бурчал и матерился себе под нос, то и дело оглядываясь. После этого вот уже несколько дней ни слуху ни духу из двора Галины. Тоскливо и тревожно стало Григорию. Несколько раз он выходил за двор, проходил мимо соседского дома, заглядывал во двор и смотрел из-за забора в окна. Но ничего не видел, ни малейшего движения, ни отблеска света.

Спустя почти неделю переживания Григория усилились. Целыми днями щемило в груди. Давило. Душа гудела и сбивалось дыхание.

Не выдержал старик.

Накинув фуфайку и сапоги, вышел он из двора и направился к соседям. Несколько раз крикнул через забор. Не дождавшись ответа дотянулся рукой через калитку до щеколды. Брякнул замерзший металл, скрипнули петли. Следов по двору никаких не было, только чистый снег. Подошел Григорий к двери и охнул, когда увидел, что дверь заколочена двумя досками. Под ногами что-то брякнуло. Расчистил снег ногой и увидел молоток и несколько погнутых гвоздей.

Григорий сходил домой за гвоздодером и принялся выворачивать доски с двери. Валентине ничего не сказал, потому что она не позволила бы ему и шага сделать по соседскому двору. Григорий шел за своим предчувствием, которое теперь стало еще тревожнее. Пожилые руки, которые уже облюбовал артрит, слегка неуклюже, но настойчиво поддевали доски и выгибали гвоздь за гвоздем. Одышка начала аукаться иглами в легких, а на глазах появились капли — от недоброго в душе и напряжения в руках.

Первая доска стукнула о бетонный порог. Григорий смахнул ее ногой в сугроб и принялся за вторую. Протяжней заскрипели гвозди, тяжелее давалась преграда уставшим рукам старика. Со стонами и вздохами корпел Григорий, выпуская изо рта и ноздрей густые клубы пара. Гвоздь за гвоздем, миллиметр за миллиметром отходила доска от дверной коробки, освобождая путь.

С хрустом и скрипом выдрался последний гвоздь и, брякнув, брусок свалился на порог.

Григорий дернул ручку входной двери, та щелкнула, визгнула, но дверь не открылась.

«Замкнуто» — вздохнул старик. Выпрямился, набрав в легкие воздуха, и снова ссутулился. Обтер седую щетину ладонью, сжал покрепче гвоздодер в руке и принялся за дело.

Когда Григорий разбил деревянный косяк двери, высвободив путь запертому замку, скрипучая дверь приоткрылась. Старик потянул за ручку и замер.