НИНА БРОДСКАЯ. ПЕСНЯ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Тут и публика стала подтягиваться. Я пела одну песню за другой, Рознер слушал, сидя на топчане, даже очки снял. Закончила еврейской песней на идише «Немного счастья». Отдыхающие зааплодировали, Рознер спросил: – С кем ты здесь, с родителями? Приведи кого-нибудь. Я притащила папу, оказалось, что они знакомы. – Здравствуйте, Эдди Игнатьевич, вы меня помните? – Конечно, Саша. Рознер положил руку на папино плечо, и они отправились нарезать круги по пляжу. Я понимала, что решается моя судьба. Рознер тут же предложил поехать на гастроли с его оркестром в Севастополь и Ялту. Родители не разрешили: «Нина учится в музучилище, мы не хотим срывать ее с занятий. Давайте вернемся к этому вопросу в Москве». Шло время, но в Москве ничего не происходило, и тогда в дело вмешался папин брат. Дядя Лева слыл человеком пробивным, был профессиональным танцовщиком, бил чечетку и играл на барабанах. Позже этот жанр прославили знаменитые братья  Гусаковы, снявшиеся в кинофильме «Карнавальная ночь». Дядино имя Леонард Бродский когда-то тоже красовалось на афишах. Он-то и напомнил обо мне Рознеру, позвонил ему: – Эдди Игнатьевич! Ну, как вам моя племянница Нина, понравилась? – Это ваша племянница? Она   действительно очень талантливая девочка! – Эдди Игнатьевич! Ведь я уже давно вам говорил о ней, но вы никак не реагировали! – Левочка, вы только не обижайтесь! Все еврейские родители считают, что их дети – вундеркинды. Нина действительно талантливая девочка, и мы ее берем. Через день мы с дядей Левой отправились к Рознеру в Каретный Ряд, в дом, где жили многие известные артисты – Леонид Утесов, Борис Брунов, Марк Фрадкин. Как мы поняли, Рознер устроил прослушивание для музыкантов, среди которых был Луи Маркович, игравший в оркестре на гитаре и исполнявший тирольские йодли. Эдди Игнатьевич аккомпанировал, я пела. Очевидно, Рознеру необходимо было услышать мнение коллег. Сошлись на том, что выпускать меня на сцену можно. Дядя  Эдди доверил мне три свои песни и вскоре познакомил с аккомпаниатором, который должен был разучить их со мной. Репетиции проходили в клубе Завода имени Калинина   на Озерковской набережной, неподалеку от Радиокомитета. В оркестре тогда работали певица Лариса Мондрус, Володя Макаров, квартет «4 Ю». – Родители легко отпустили на гастроли? – Провожали всей семьей: мама, папа, дядя Лева, его жена тетя Маня. Упаковали в дорогу разную еду, растворимый кофе. Еще купили шубку из искусственного меха, чтобы прилично выглядела. Первая гастрольная поездка – Ереван, Баку, Махачкала,  Грозный. Поселили в одном номере с костюмершей тетей Лизой, чтобы та за мной  приглядывала. И вот первый концерт в Ереване. Предваряя мой выход, конферансье Гарри Гриневич объявил: «Каждый артист волнуется перед выходом на сцену, ведь преодолевать расстояние от кулис до микрофона совсем непросто. А представляете, что чувствует сейчас самая юная солистка нашего оркестра? Итак, для вас поет…» За кулисами собрались волновавшиеся за меня артис ты. Ноги налились свинцом, говорю: «Не пойду! Не пойду, и все!» Оркестр замер, Рознер тоже заволновался . Вдруг чувствую, как кто-то с силой выпихнул меня вперед, и я внезапно оказалась лицом к лицу с пуб ликой. Тут уж ничего не оставалось, кроме как, преодолевая зажим, идти к микрофону. Первый аккорд – и я запела. А когда запела, почувствовала прилив сил, словно витала в облаках! Три песни, одна из них «Тум-балалайка». На следующий день эту мелодию насвистывали газетчики, развозившие прессу на велосипедах. Значит, случился успех! Я была оформлена помрежем, платили смешные деньги – сорок рублей, которые уходили родителям. Рознер волновался: – Нинуля, ты что-нибудь кушала? – Нет. – Холера ясна, пошли в ресторан. Он обо мне заботился, кормил, относился как к дочери. Родная дочь Эрика от певицы Рут Каминской жила в Польше. Если требовалось поклясться, Эдди Игнатьевич божился ею и мной – так любил. Но эти чувства разделяли не все. Я с ходу ворвалась на эстраду, журналисты посвящали мне панегирики, что  понятно: шестнадцатилетняя певица прекрасно себя проявляет. Но этого не пережила солистка оркестра Лариса Мондрус. Мы делили гримуборную. Чего только я не наслушалась: уродина, шеи нет, голова вшита в плечи, рот кривой, глазки узкие, толстая, страшная! Издевалась надо мной по полной программе и даже хотела побить. Ответить ей я не могла, уходила в номер и плакала. Пожаловалась Роз неру – не помогло. Он знал о Ларисиных выходках, но не станет же ее увольнять. Лариса хорошо пела и неплохо смотрелась со сцены. Особенно обожала крутиться перед зеркалом, кокетничать с музыкантами, когда ее муж Эгил Шварц уезжал в Ригу, где он учился в консерватории, сдавать экзамены. Эгил влюбился в Ларису, в тот момент оба работали в рижском оркестре. Его первая жена состояла в труппе оперного театра, родила девочку. Когда дочке исполнилось три месяца, Шварц ее бросил, ушел к Мондрус. Я его недолюбливала, говорила: «У него злое выражение лица». Оно отражало характер. Рознер рассказывал: «Когда Эгил заходил в гостиничный номер, где работало радио,  вещавшее на русском языке, сразу выдергивал вилку из розетки чуть ли не вместе с мясом». Эдди Игнатьевичу об этом докладывали. Рознер, напротив, любил Россию. Он покинул Германию в тридцатые годы,  после того как его там сильно избили фашиствующие молодчики. Забегая вперед, скажу, что Мондрус не пережила, когда я вышла замуж. Тромбонист Володя Богданов был красавчиком. Он однажды признался, что Лариса подбивала к  нему клинья, когда приезжал на гастроли в Ригу с оркестром. Пришла в гостиницу, оставила записку, мол, хочу попасть на ваш концерт. Володя достал контрамарку, встретил ее, посадил, потом проводил до дома. Вот и вся любовь! Это было в самом начале нашей семейной жизни. Мы пересеклись с Мондрус в одном концерте на стадионе в Ростове-на-Дону. Лариса на меня буквально напала: «Как ты могла выйти замуж за  этого русского лабуха?! Как такое позволили твои еврейские родители?!» Я расстроилась и пожаловалась Володе, тот не сдержался: «Вот мерзавка! А мне сказала «Как ты мог жениться на Бродской?! Ведь ты такой красивый! Она же уродина!»