Ниндзя с Лубянки

Роман Ронин Ниндзя с Лубянки

* * *

Апрель 1937 года. Москва, Лефортовская тюрьма НКВД

Безвольно валяющееся тело за руки и за шкирку когда-то красивого и дорогого заграничного пиджака подняли с залитого кровью и мочой пола. Кое-как посадили на привинченную к полу табуретку, плеснули в лицо воды из стакана. Она быстро стекала, смешиваясь с кровью, быстрыми ручейками заструившейся из разбитых бровей, носа, рта. Глаз у человека видно не было – две узкие щелки на худом желтоватом лице с черными кровоподтеками. Разбитые губы распухли и казались двумя высунувшимися изо рта алыми булками. Говорить поднятый с пола не мог и, придя в сознание, лишь еле заметно пошевелил ими.

– Чего?! Чего ты там шепчешь, шпионская сволочь? – снова заорал уставший, потный с головы до пят следователь Вульфсон, сжимая в волосатых руках с короткими, такими же волосатыми и сильными пальцами, резиновую дубинку. Отошел назад, размахнулся, выбирая взглядом куда ударить, но, приглядевшись, остановился. Головой человек на табурете мотал не отрицая, не из стороны в сторону, как это делал до сих пор и с того момента, как потерял силы говорить, а сверху вниз – как будто с чем-то соглашался. Вульфсон опустил дубинку, подошел поближе, вгляделся в разбитое лицо и радостно улыбнулся.

– Никак, созрел? Ну наконец-то! Умаял ты меня, старший лейтенант, умаял. Я таких упертых давно не видел, – Вульфсон кивнул напарнику, сидевшему за столом: – Давай, Ноздренко, записывай.

Арестованный снова кивнул и едва-едва пошевелил губами-булками. Следователь налил из графина воды в стакан и, стараясь не подходить особенно близко, чтобы не испачкаться в крови, хотя его галифе и без того были покрыты мелкими бурыми пятнами, на вытянутой руке прислонил стакан к распухшим губам избитого человека. Тот сделал пару судорожных глотков, с трудом всасывая и сглатывая воду, глубоко вздохнул. Вульфсон удовлетворенно кивнул и продолжил допрос:

– Начнем сначала. Говори, сука косорылая, кто из японцев тебя завербовал! Огата? Охаси? Когда и где?

Арестованный поднял голову и мотнул головой, на этот раз явно что-то отрицая. Но не успел следователь возмутиться и схватиться за палку, как избитый начал хрипло, тихо, но вполне понятно, время от времени сглатывая кровь и постепенно обретая силу, рассказывать:

– Никто. Меня не вербовали. Вербовал я. Я не тот, за кого меня принимают. На самом деле я японец. Я – японец. Моя фамилия Ода. Барон Такэюки Ода. Я сын бывшего посла Великой Японии в России и… министра иностранных дел империи. Я – настоящий резидент японского Генерального штаба в Москве. Я… был заброшен в Россию еще в семнадцатом году. Цель – внедрение в русскую контрразведку. Это правда. Доложите обо мне Ежову и Вышинскому… Воды. Мидзу-о кудасай… – и арестованный, как в бреду, перешел с русского языка на какой-то другой, неведомый людям с окровавленными по локоть руками. Вульфсон ошарашенно посмотрел на Ноздренко. Тот в ответ лишь растерянно развел руками. Резиновая палка скатилась со стола и упала на пол. Вслед за ней разговорившийся было арестант закатил глаза к прокуренному потолку и снова рухнул с прикрученного к полу табурета.

Октябрь 1895 года. Королевский дворец в Сеуле