Нёкк

“Паническими атаками” их назвали доктора, но Фэй это название казалось неточным. Она вовсе не паниковала – скорее ей казалось, будто в ней насильно и методично отключают чувство за чувством. Словно один за другим гасят стену телевизоров, и на каждом экране изображение сперва сжимается до булавочной головки, а потом исчезает. Вот так и у нее с началом атаки сужалось зрение, и она могла разглядеть и сосредоточиться на каком-нибудь крошечном предмете, точке в широком поле: обычно это были ее туфли.

Сперва такое происходило лишь когда Фэй вызывала недовольство отца: она в чем-нибудь провинилась (например, отвела мальчишек в бомбоубежище), и он на нее рассердился. Но позже атаки стали случаться и в те минуты, когда, казалось Фэй, она могла бы его разозлить, – например, ошибиться у него на глазах (даже если этого еще не произошло).

Взять хотя бы концерт.

Фэй записалась в школьный оркестр после того, как послушала прекрасную симфоническую сказку “Петя и волк”. Ей хотелось играть на скрипке или на виолончели, но свободные места остались только в группе деревянных духовых. Фэй вручили гобой – тусклый, черный, кое-где потертый; некогда серебряные клапаны побурели, а вдоль всей трубки тянулась глубокая царапина. В неумелых руках Фэй гобой хрюкал и пронзительно клекотал, она то и дело пропускала ноты, мизинцы соскальзывали с клапанов, потому что она пока не научилась перебирать ими отдельно от прочих пальцев. Но ей нравилось. Нравилось, что в начале репетиции гобой тянет ноту, по которой все настраиваются. Ей нравилась эта неизменность, уверенное ля первой октавы, которое она выдувала и которое вело за собой остальные инструменты. Ей нравилась строгая поза, которую следовало принять для игры: сесть прямо, согнуть руки в локтях, гобой держать перед собой. Ей нравились даже репетиции. Дух товарищества. То, что все стараются ради общей цели. Ощущение, что ты занимаешься высоким искусством. Волшебные звуки, которые рождали музыканты.

На первом концерте каждый оркестрант должен был исполнить небольшое соло. Фэй репетировала несколько месяцев, пока не выучила партию наизусть: теперь она сумела бы сыграть, не глядя в ноты. Наконец настал вечер концерта. Нарядно одетая Фэй посмотрела в зал, увидела маму, та помахала ей рукой, и отца: он читал программку. Он так сосредоточенно вглядывался в нее, так мрачно ее изучал, что Фэй испугалась.

“А что если я провалюсь?” – вдруг подумала она.

Раньше ей такое в голову не приходило. Волшебная сила, переполнявшая ее во время репетиций, вдруг улетучилась. Фэй не могла избавиться от мыслей, отрешиться от всего, как на репетициях. У нее взмокли ладошки и похолодели пальцы. К антракту разболелась голова, живот, под мышками проступили темные полукружья пота. Ей ужасно захотелось писать, но, очутившись в туалете, она не смогла заставить себя помочиться. Во время второго отделения концерта у Фэй закружилась голова, стеснило грудь. Когда дирижер указал палочкой на нее, чтобы Фэй вступила с сольной партией, она не смогла играть. У нее перехватило дыхание. Ей удалось выдавить из себя лишь тихий крик, короткий беспомощный хрип. Все взгляды обратились на нее. Все зрители повернулись к Фэй. Она слышала музыку, но как будто издалека, из-под воды. Казалось, свет в зале потух. Фэй взглянула на свои туфли и упала со стула. Она потеряла сознание.

Доктора заверили, что Фэй ничем не больна.

– С медицинской точки зрения она совершенно здорова, – тут же пояснили они.

Ее заставили подышать в коричневый бумажный пакет и поставили диагноз “хронический невроз”. Отец смотрел на Фэй с обидой и недоумением.

– Зачем ты это сделала? – спросил он. – На глазах у всего города!

От этих слов Фэй снова разнервничалась: к отцовской досаде на ее паническую атаку прибавился страх еще раз упасть при нем в обморок.

Потом панические атаки стали приключаться с ней и в тех случаях, когда отец был ни при чем, буквально на ровном месте. Например, во время обычного спокойного разговора ей вдруг ни с того ни с сего приходила пагубная мысль: “Что если я провалюсь?”

И легкомысленная чушь, которую только что несла Фэй, вдруг разрасталась до масштабов катастрофы: что если она выглядит полной дурой, бесчувственной, тупой занудой? Разговор превращался в жуткий экзамен, срезаться на котором проще простого. Ее охватывало отчаяние, к которому добавлялись все симптомы реакции организма на стресс: у Фэй начинала болела голова, ее знобило, бросало в жар и пот, она часто дышала, волосы вставали дыбом, – и от этого ей становилось только хуже, потому что страшнее панической атаки может быть лишь одно – если кто-то эту паническую атаку увидит.

Паническая атака накрывала Фэй, когда она терпела неудачу или чувствовала, что вот-вот опозорится при всех. Не всегда, конечно, но время от времени точно. Достаточно часто, чтобы Фэй выработала защитную реакцию: она стала человеком, который никогда не ошибается.

У которого все и всегда получается.