Нёкк

– Держи, – сказала Элис. – Это из моих личных запасов.

Браун хотел было записать ее слова, но потом передумал: он не вносил в журнал ничего, за что Элис можно было бы привлечь к ответственности.

– Аптечка Элис, – пояснила она.

– Что это?

– Поможет тебе расслабиться.

– Что-то я в этом сомневаюсь.

– Да не бойся, они не вредные. Всего лишь успокаивают, снимают напряжение.

– Мне это не надо.

– Надо. Ты окружила себя запретами, точно Великой китайской стеной.

– Нет уж, спасибо.

Интересно, что же это за таблетки, подумал Браун. Псилоцибин, мескалин, семена ипомеи? А может, метедрин, диметилтриптамин, СТП[38], какой-нибудь барбитурат?

– Послушай, – сказала Элис, – разве ты не хочешь провести приятный вечер с Себастьяном?

– Да, но…

– Неужели ты думаешь, что в твоем теперешнем состоянии это возможно?

Фэй задумалась.

– Нет, ну я могу притвориться. Себастьян решит, что мне приятно.

– Ну а на самом-то деле что ты будешь чувствовать?

– Страх и тревогу, которые вот-вот прорвутся.

– Тогда тебе точно нужны эти таблетки. Если ты действительно хочешь, чтобы все было в кайф. Не только ему, но и тебе.

– И как я себя почувствую, когда их выпью?

– Как будто гуляешь в солнечный день, и все у тебя хорошо.

– Со мной такого никогда не бывало.

– У них есть побочка: вязкость во рту, странные сны, легкие глюки, но это бывает редко. Принимать таблетки надо во время еды. Пойдем.

Элис взяла Фэй за руку, и они вышли из комнаты – вероятно, отправились в столовую, которая в этот час обычно пустовала. Из еды там в это время можно было найти только хлопья да остатки ужина в холодильнике. Мясную запеканку. Браун выбрал для расследования очень узкую сферу интересов, но уж в ней-то разобрался досконально. Режим дня общежития он выучил так же хорошо, как распорядок собственного дома, где часов через шесть проснется его жена и дочка примется ее целовать и нахваливать. Интересно, подумал Браун, получает ли жена удовольствие от комплиментов, которых добилась запугиванием и шантажом. Пожалуй, на девять десятых, решил он. То есть почти да. Но оставшуюся одну десятую наверняка грызет совесть.

Вот бы девчонки в столовой говорили обо мне, подумал он. Вот бы Элис призналась, что закрутила роман с копом, влюбилась в него и ничего не может с собой поделать. Больше всего во время таких вот ночных бдений его мучило то, что, когда они не вместе, Элис почти о нем не упоминает и, похоже, даже не думает. Точнее, она вообще никогда о нем не вспоминала. И не говорила. Никогда. Вернувшись после очередной их встречи в общагу, она принимала душ, и если ей случалось перемолвиться с кем-то словом, то о чем-то бытовом – учебе, протестах, всяких женских штучках. Последнее время Элис много говорила о пятничном женском шествии, организатором которого была: девушки планировали без разрешения властей пройти по Лейк-Шор-драйв, перекрыть движение и гулять в свое удовольствие. Эта тема не сходила у Элис с языка. О нем же она ни разу не упомянула. Как будто, если его не было рядом, он для нее и вовсе не существовал, и его это ранило, потому что он-то думал о ней почти каждую минуту. Выбирал одежду в магазине, чтобы понравиться Элис. Сидя на ежедневных совещаниях Красного отряда, надеялся услышать что-то связанное с ней. Когда дома смотрел новости по телевизору, представлял, что рядом с ним сидит не жена, а Элис. Он все время мыслями устремлялся к ней, как стрелка компаса указывает на север.

Он перевел взгляд с общежития на берег в огнях, на серый простор озера Мичиган, на мерцающую горячую пустоту. Небо пестрело точками самолетов, направлявшихся в аэропорт Мидуэй с политтехнологами и пиарщиками для выборов сенаторов и послов, всевозможными председателями правлений, промышленными лоббистами, теми, кто имеет доступ к конфиденциальной информации Демократической партии, специалистами по опросам общественного мнения, судьями, – а в одном, возможно, летел сам вице-президент, чей маршрут Белый дом держал втайне даже от полиции.

Браун сидел на кровати и ждал. Осмелился включить свет, чтобы почитать газету, первая полоса которой целиком посвящалась съезду Демократической партии и протестам против съезда. Плеснул себе виски из мини-бара – Браун знал, что гостиница не потребует с него денег, точно так же, как во всех городских кафе полицейским наливали кофе бесплатно. Были у его службы свои привилегии.

Должно быть, он заснул, потому что разбудил его смех. Девушки смеялись. Он лежал лицом на помятой газете, во рту слиплось. Браун включил ночник и проковылял к телескопу, прихрамывая, размахивая руками и шаркая по ковру. Уселся, потряс головой, стараясь отогнать сон, с силой потер глаза, чтобы хоть что-то разглядеть в видоискатель. В животе было пусто, во рту горчило. Ночные смены давались Брауну с трудом.