Нёкк

Себастьян улыбается, берет ее за руку и ведет по переулку, на солнце. Они заворачивают за угол, видят полицию, военных, оцепление, толпу за оцеплением, море людей в парке. Это уже не тени на стене – Фэй видит все отчетливо и в красках: и голубую форму полицейских, и штыки бойцов Национальной гвардии, и джипы с обмотанными колючей проволокой передними бамперами, и толпу, которая, точно зверь, подкрадывается к памятнику Улиссу С. Гранту напротив гостиницы “Конрад Хилтон”, трехметровой статуе Гранта на трехметровом коне, люди карабкаются по бронзовым лошадиным ногам, взбираются на шею, круп, голову, а один отважный юноша лезет выше, залезает на самого Гранта, пошатываясь, встает во весь рост на его широких плечах и вскидывает над головой руки с расставленными указательным и средним пальцами – знак мира, – бросая вызов полицейским, которые его уже заметили и неторопливо шагают к памятнику, чтобы стащить парня на землю. Ничем хорошим для него это не кончится, но толпа все равно разражается радостными криками, ведь он здесь самый отважный, забрался выше всех в парке.

В общей суматохе Фэй с Себастьяном незаметно смешиваются с толпой.

22

Браун по-прежнему крушит черепа. Окружающие его копы сняли жетоны и именные значки, опустили козырьки на шлемах. Теперь их никто не узнает. Журналистов такое развитие событий не устраивает.

“Полиция безнаказанно избивает людей”, – сообщают журналисты в новостях CBS. Они требуют открытости. Ответственности. Дескать, полицейские сняли жетоны и спрятали лица, потому что сами знают: то, что они делают, – незаконно. Действия полиции сравнивают с советским вторжением в Прагу – с тем, как армия давила и расстреливала несчастных чехов. Полиция Чикаго ведет себя точно так же, заявляет один из журналистов: устроили тут Чехословакию. Вскоре какой-то остроумец придумывает слово “Чехаго”.

– В Америке правительство обязано отчитываться перед народом, а не наоборот, – отзывается о полицейских без знаков отличия специалист по конституционному праву, сочувствующий антивоенному движению.

Браун дубасит хиппи направо и налево, норовя ударить побольнее по жизненно важным частям тела: голове, груди, даже по лицу. Он первым снял жетон и именной значок, и окружающие его полицейские опустили козырьки и тоже попрятали жетоны, но вовсе не потому, что, как и Браун, потеряли голову. Скорее, наоборот. Осознав, что тот сорвался с цепи и остановить его не получится, а вокруг щелкают затворами фотокамеры, выцеливая примеры полицейской жестокости, все случившиеся поблизости полицейские спрятали жетоны и опустили козырьки: этот придурок явно напрашивается на то, чтобы его вышибли со службы, им же это совсем ни к чему.

23

Кронкайт понимает, что это его наказание: нечего было вылезать со своим мнением. Теперь вот бери интервью у мэра, задавай ему слащавые, ничего не значащие вопросы. А все потому, что Кронкайт обозвал чикагских полицейских “бандитами и убийцами”, да еще в прямом эфире.

Но что поделаешь, если это правда! Он так и ответил продюсерам, которые заметили ему, дескать, он высказал оценочное суждение, а это неправильно: пусть зритель сам решает, убийцы полицейские или нет. Кронкайт парировал, что он всего лишь поделился наблюдением, за это ему, собственно, и деньги платят: он наблюдает и рассказывает. Продюсеры ответили, что он выразил мнение. Он возразил, что порой мнение и наблюдение нераздельно связаны.

Но продюсеров это не убедило.

Но ведь полицейские разбивали студентам головы дубинками. Они сняли жетоны и именные значки, опустили козырьки шлемов, чтобы их никто не узнал и не призвал к ответу. Они избивали молодежь до полусмерти. Они били представителей прессы, фотографов, репортеров, разбивали фотоаппараты, отбирали пленку. Бедняге Дэну Разеру[46] врезали прямо в солнечное сплетение. Как еще их назвать? Убийцы и есть.

Продюсеров это все равно не убедило. Кронкайт полагал, что полиция избивает мирных граждан. А в мэрии сказали, что полиция защищает мирных граждан. И кто тут прав? Это напомнило ему старую историю о том, как царь попросил слепцов описать слона. Одному из слепцов дали потрогать голову, другому ухо, клык, хобот, хвост и так далее, и каждому говорили: “Это слон”.

Слепцы заспорили между собой, какой же на самом деле слон. Каждый настаивал, что слон не такой, а совсем другой. Потом они передрались, а царь потешался, наблюдая за сварой.

Вот так же и мэр, наверно, сейчас потешается, думает старик Кронкайт, задавая гостю очередной легкий вопрос о героизме и высоком профессионализме чикагской полиции, действия которой общественность целиком и полностью одобряет. Невыносимо видеть, как блестят у мэра глаза: до того он доволен, что одолел достойного противника. А Кронкайт, безусловно, противник достойный. Можно себе представить, как мэрия звонила продюсерам CBS, сколько было пререканий и угроз, пока наконец стороны не договорились, и вот уже старик Кронкайт превозносит доблести тех, кого меньше трех часов назад обозвал убийцами.

На такой работе нахлебаешься дерьма.

24