Нёкк

План ее прост: на рассвете она уедет из города. Ускользнет, пока все спят. Зайдет в общежитие. Поднимется к себе в комнату, обнаружит, что дверь распахнута настежь и горит свет. Увидит спящую на постели Элис. Фэй не станет ее будить. На цыпочках прокрадется к прикроватной тумбочке, очень медленно выдвинет нижний ящик, достанет кое-какие книжки и письмо, в котором Генри сделал ей предложение. Тихонько уйдет, бросив прощальный взгляд на Элис, которая без солнечных очков и берцев похожа на обычную девчонку – нежную, беззащитную, даже симпатичную. Фэй мысленно пожелает ей всего самого лучшего и уйдет. Элис никогда не узнает, что она заходила. Первым же автобусом Фэй уедет в Айову. В дороге час будет смотреть на письмо Генри, потом ее наконец сморит усталость, и она проспит до самого дома.

Такой вот план. Она улизнет с первым лучом зари.

Но до этого еще несколько часов, она пока что в Чикаго, с этим парнем, и такое ощущение, словно они выпали из времени. Темный тихий храм. Теплятся свечи. И какая разница, как на самом деле зовут Себастьяна? Зачем все портить? Зачем раскрывать тайну? В его анонимности есть своя прелесть. Он может быть кем угодно. И она может быть кем угодно. Фэй знает, что завтра уедет, пока же она здесь. Завтра придется за все платить, пока же никто платы не требует. И то, что сейчас происходит, останется без последствий. Как сладок этот миг перед тем, как все бросить. Можно не тревожиться ни о чем. Делать, что хочешь.

А хочет она взять Себастьяна за руку и отвести в полумрак в глубине храма. Она хочет почувствовать на себе его теплое тело. Она хочет поддаться порыву – как в ту ночь с Генри на детской площадке (как же давно это было!). Но даже когда она прижимается губами к его губам, а он, отстранившись, спрашивает шепотом: “Ты точно этого хочешь?”, и она отвечает с улыбкой: “Ну а что такого, мы же теперь женаты”, и они опускаются на плиточный пол, Фэй понимает, что делает все это не только потому, что очень этого хочет. Она делает это еще и потому, что хочет доказать себе: она изменилась. Ведь испытание огнем меняет, не так ли? После него становишься другим, лучшим человеком. А сегодня ей довелось пройти через такое испытание, и Фэй уже не хочется быть прежней, мучиться от прежних пустячных сомнений и тревог. Ей хочется доказать себе, что после сегодняшних ужасов она стала сильнее и лучше, пусть даже она и не знает, так ли это. Как определить, стала ли ты сильнее и лучше? Проверить на деле, решает Фэй. Ну вот она и проверяет. Фэй снимает куртку сперва с Себастьяна, потом с себя. Они разуваются и хихикают, потому что сексуально снять тесную обувь никак не получится. Это ее личная демонстрация: Фэй показывает себе и миру, что изменилась, стала женщиной, ведет себя как женщина и ни капельки не боится. Фэй расстегивает ремень Себастьяна, приспускает штаны: член его так мило торчит наружу. Сейчас ее не пугают даже плакаты из школьного кабинета домоводства: пусть ее кожа в песке, а от мужчины пахнет потом, дымом, мускусом и слезоточивым газом, все равно она хочет его, а он хочет ее, и если честно, сущее наслаждение и свобода в том, чтобы кувыркаться вдвоем, грязными, на блестящем и гладком полу в доме божием, где, если поднять глаза, увидишь над собой каменного Иисуса с понуренной головой, с такого ракурса кажется, будто он глядит прямо на нее, грозный ее Господь не одобряет то, что она вытворяет в его святилище, а ей это нравится, ей нравится, что все происходит именно здесь, она знает, что завтра вернется в Айову и снова станет собой, все той же прежней Фэй, вернется к себе, как душа возвращается в тело, скажет “нет” университету, скажет “да” Генри, станет женой, неизвестным странным существом, которое сохранит в душе память об этой ночи. Она никогда никому о ней не расскажет, хотя будет думать об этом каждый день. Она будет силиться понять, как в ней уживаются такие разные личности: настоящая Фэй и та, другая, дерзкая, смелая, импульсивная. Она будет скучать по той, другой Фэй. Будут лететь годы, дни ее будут проходить в хозяйственных и материнских заботах, и она так часто будет думать о той ночи, что наконец та ночь покажется ей реальнее, чем настоящая жизнь. Фэй поверит, что роль жены и матери – лишь иллюзия, маска, которую она показывает миру, а Фэй, что когда-то проснулась в ней на полу церкви Святого Петра, и есть настоящая, ее подлинное “я”, вера в это так сильно в ней укоренится, так глубоко проникнет в ее душу, что в конце концов победит. Она не сможет больше притворяться, будто не замечает этого. Тогда ей будет казаться, что она не оставила мужа и сына, а вернулась к настоящей жизни, которую когда-то, много лет назад, оставила в Чикаго. Фэй испытает облегчение: наконец-то она поступила по совести. Наконец-то отыскала ту самую, подлинную Фэй – по крайней мере, именно так ей и будет казаться, пока она не заскучает по семье и все сомнения вернутся.