Нищий Король

Вот он лежит, распухший от поглощённого золота, на самом краю нар, кажется, стоит лишь, протянуть руку и он твой. Как тут удержаться? Не удержался и Король Многоземельный, протянул руку через узкий проход между нарами, и вот его толстые пальцы, уже готовились вцепиться в округлый бок из грубой пеньки, под которым так соблазнительно выпирали кругляшки монет, но, когда, ладонь, почти, лягла на желанную добычу, из — за мешка выскочил король — тесть и с рычанием клацнул длинными острыми зубами, которые были так же желты как и золото.

Многоземельное Величество отдёрнул руку, от неожиданности пульс его подпрыгнул так, что в висках застучало, он поднёс руку к глазам, что бы убедиться — не отцапал ли чего ему безумный тесть, но, увы, он ничего не мог разглядеть. И, только, теперь он понял, что в камере царит такой мрак, что ни зги не видно! Как же тогда он мог разглядеть алчного тестя? Как это возможно? И он бросил быстрый взгляд на соседние нары, с которых, ещё, секунду назад, его дурачил тесть, но, снова, ничего не увидел — абсолютная тьма.

— Может мне это всё показалось? — задумался Король Многоземельный — Да и как бы тесть сюда попал? Дверь не открывалась — это точно. Значит померещилось, от недоедания…

Что — звякнуло и привлекло внимание Короля.

Это опять был тесть.

На сей раз он, с мешком за спиной, стоял на маленьком пятачке между дверью и нарами.

— Вернулся, — просипел Многоземельный монарх, завидев тестя, на физиономии которого играла, всё — таже, зловещая ухмылка, а зрачки глаз стали тёмно — рубиновыми.

Король Многоземельный заметил, что несмолкаемые крики раздававшиеся из соседних камер становятся тише, но не от того, что пытки прекратились, а, будто бы, сами пытуемые, куда — то удаляются, а вместо их воплей камеру стал наполнять совершенно не пресущий подобным местам звук, и заслышав его Король пожалел о криках.

В камере заиграла музыка из балета Прокофьева «Золушка».

Король — тесть элегантно приподнял руку, встал на носочки, и, не опуская мешка, закружился в такт музыке.

— Ты, совсем, старик, рехнулся, — прошептал Король Многоземельный, но голос у него стал до того слабый, что он сам себя еле расслышал.

А музыка играла всё громче, король — тесть закружился на одной ножке, как юла и, внезапно, на самой высокой ноте, сделал высокий длинный прыжок, раскинув ноги параллельно полу, и исчез в стене, целиком, вместе с мешком!

Но отсутствовал в этот раз он совсем недолго, ибо не успела его пятка скрыться в щербатом бетоне стены, как из противоположной, уже, вынырнул вытянутый носочек и король — тесть, снова, заплясал по камере, подбрасывая, затянутые в панталоны с бантами, ноги выше головы. И с каждым движением он становился всё ближе к нарам на которых, выпучив глаза, как сумасшедший, и недвижимый, как бревно, лежал его любимый зять.

Этот манёвр не укрылся и от самого Короля Многоземельного, вызвав в нём бурю сомнений — ещё никогда тесть не подходил к нему по своей воле. Что же он затеял? Король Многоземельный сжал кулак и погрозил им танцующему тестю, на что тот, лишь, рассмеялся, оскалив клыки, и продолжил движение в сторону нар.

Король Многоземельный хотел подняться, хотел надавать старому сквалыге пощёчин, но как не старался, а перенёсшее чудовищные побои тело, отказывалось подчиняться.

Тесть, уже, стоял над ним.

Озорно подмигнув светящимся глазом, он перекинул мешок из — за плеча и, занеся его над лицом зятя, стал медленно опускать.

Король Многоземельный судорожно дёрнулся, но тщетно, мешок приближался, он уже различал контуры нитей мешковины, когда, неожиданно для себя, ощутил на груди, под тогой, что — то тёплое, практические пекущее. Он, слабым движением, сунул руку под тогу, схватил маленеький многоранный шарик и быстро вытянул его.

Хрусталик — подарок на Рождество от Святого Николая! Король Многоземельный совсем забыл про него!

Едва ладонь открылась и яркий свет хлынул из хрусталика, да такой силы, какой Король, ещё, в нём не видел. Он разогнал тьму, обжигая и слепя. У Многоземельного Величества побелело в глазах, но во всём теле стало тепло, конечностям вернулась чувствительность и он подскочил, громко ударившись макушкой о верхние нары.

В камере никого не было.

Только жирная крыса, напуганная светом, юркнула под нары. Это был лихорадочный бред.

Король провёл ладонью по лбу, он был весь в испарине, но, уже, холодный, жар спал.

В соседних камерах несмолкали крики, но голоса, уже, были другие, видмо предыдущие получили свою порцию и уступили очередь товарищам.

Тут Король пожалел о том, что в своё время отдал зайцевы часы, и, теперь, будучи отрезан от внешнего мира он, совершенно потерял возможность ориентироваться во времени, а его, как он чувствовал, прошло немало. Больше всего об этом ему подсказывал волчий голод, да и необходимость справления естественных потребностей обострилась нестерпимо. А от воспоминаний о часах, невольно, Королю на ум пришли и зайцы. Пока он тут страдает, эти неблагодарный скоты, поди, обжираются в дворцовой кухне и валяются на перинах, даже, не пытаясь освободить своего повелителя и благодетеля.