Ниссо

- Очень хочу любить его, Шо-Пир... Не люблю, - тихо и печально вымолвила Ниссо.

- Зачем же ты согласилась выйти за него замуж?

Ниссо долго молчала и ответила еще тише:

- Ты помнишь, я спросила тебя... Я спросила: ты хочешь этого?

- Глупая! Да разве могу я этого хотеть или не хотеть: только сердце решает твое...

- Мое сердце... - прошептала Ниссо и повторила громко, с досадой: - мое сердце... Разве ты не понимаешь?..

- А если я понимаю, то что?.. Я хочу сказать тебе, Ниссо... Сколько лет тебе, знаешь?

- Пусть знаю. А почему мне не рано выходить замуж за Бахтиора?

- Потому... Потому... - Шо-Пир тяжело вздохнул, взволновался. - Невеста еще не жена... Есть советский закон... - И, усмехнувшись своим словам - вот поди объясни ей все, - сознавая всю нелепость своего положения, сам на себя рассердился: - Ну нельзя, Ниссо, и нет разговора. А Бахтиору можешь не считаться невестой, если не хочешь. Все равно, не скоро дождался бы он свадьбы, может, и сам передумал бы... А то, что мне ты хочешь сказать, проживешь три года еще, тоже, может быть, передумаешь...

- Не передумаю я никогда!

- Подожди!.. Ты не сердись на меня... Я о счастье твоем забочусь... Ну, и довольно спорить. Знаешь что? Скоро рассвет. Тебе поспать надо!..

- Шо-Пир! - с обидой, гордо сказала Ниссо. - Я тебя люблю!

- Ну и любишь, и ладно!.. Хочешь знать, я и сам тоже... Ну, словом, понимаешь... Нечего больше тут говорить... - Шо-Пир чувствовал себя смущенным; и хотя был полон нежности, принял в растерянности этот добродушно-снисходительный тон. - Будем жить, как живем. Коли любишь, подождешь два-три года, а обо мне не беспокойся, никуда я не денусь! Вот тогда и поговорим... Хорошо?

- Как хочешь, Шо-Пир, - покорилась Ниссо. - А ты другую... ну, не знаю кого... не полюбишь?

- Нет, нет, никого, успокойся, пожалуйста... И хватит об этом, давай спать, Ниссо, возьми ватник мой, посмотри, вся дрожишь, в платье одном прибежала!

Шо-Пир скинул с плеч ватник и, когда Ниссо свернулась калачиком на голом камне, накрыл ее, заботливо подоткнув полу ватника ей под бок. Провел рукой по ее волосам, неловко поцеловал в лоб и, оставив одну, отошел к выходу из пещеры. Сел на краю, закурил трубку и так, не шевелясь, скрестив на груди руки, просидел до рассвета, не зная, спит или не спит Ниссо.

Звезды над ущельем слабели. Небо светлело. Когда стало возможным различать тропу, Шо-Пир обернулся к Ниссо, увидел, что она спит, с давно не испытанной нежностью долго глядел на нее. Наконец оторвав от нее взгляд, протянул руку за ружьем и заплечным мешком, подумал, захватил также кулек с сахаром. Вынул из мешка две лепешки, положил их на камень; затем соскользнул на тропу и, вскинув ремень ружья на плечо, пошел по тропе быстрым, решительным шагом.

Ниссо, накрытая ватником Шо-Пира, продолжала спокойно спать.

8

Ровно через сутки после ухода Шо-Пира к Кендыри явился новый бродяга. Шел он не по ущельной тропе, а по вершинам первого ряда встающих над Сиатангом гор. Он долго спускался по осыпи, управляя, как кормовым веслом, длинною палкой, которая помогала ему сохранять равновесие в стремительном беге по щебню, плывущему вместе с ним вниз. Все жители Сиатанга видели этого человека и, обсуждая, кто он, удивлялись, почему он избрал столь опасный и трудный путь. Не скрываясь ни от кого, пришелец спустился на каменную россыпь пустыря. Работавшие на новых участках ущельцы, оставив кирки, с любопытством разглядывали его рваный и короткий, не достигавший невероятно грязных колен, халат, его обмотанную шерстяными веревками обувь, его рыжую, из домотканой холстины чалму. Пришелец был молод и худощав, но не был похож на голодного человека. Загорелое и обветренное, все в пятнах грузи лицо, нос с горбинкой, темные, но не черные брови никак не определяли его национальности. Он прошел мимо ущельцев, бросая на них быстрые равнодушные взгляды, сказал по-сиатангски одному из них: "Здравствуй... Где у вас живет человек по имени Кендыри?" И когда ущелец указал ему на сложенную из неровных камней ослятню, торопливо направился к ней.

Кендыри встретил его у порога. Подойдя вплотную к брадобрею, пришелец всмотрелся в его холодные глаза и, чуть-чуть уголками губ улыбнувшись, заговорил по-сиатангски:

- Нет жизни честному человеку во владениях Азиз-хона! Был у меня дом, пшеница была, корова была, восемь овец, жена, трое детей - все отнял у меня проклятый хан... Жену избили камнями, дети умерли один за другим... Я сказал: месть ему, смертный враг он мне, пойду на советскую землю, вот где жизнь таким беднякам, как я... слышал я, живет в Сиатанге бедный брадобрей Кендыри, тоже было плохо ему, ушел, теперь там хорошо живет... Приду к нему и скажу ему: давай вместе жить! Дорогу сюда искал, ноги мои болят, чуть не замерз в горах. Трудно было, страшно мне было, снежных барсов боялся, дэвов боялся. Ветер большой там, снега. Не знаю сам, как пришел. Дашь ли мне ложе рядом с твоим?.. Вот спасибо людям этим, показали, где ты живешь!