Ниссо

- Зачем тебе знать это?

- Хэ, зачем! Гнев один - больше сорока монет не даст, просить нечего. Любовь - даст сто монет, умно поговорить - двести даст! Как ты разговаривал с ним?

Кендыри надоели жалобы Мирзо-Хура.

- Хочешь знать как? Хорошо. Я тебе скажу. Я не разговаривал с ним.

- Ты не был у Азиз-хона? - всплеснул руками купец. - Ты же мне сказал: был.

- Был во владениях его. Ниссо от него убежала, разве не довольно мне знать?

- Кендыри, я не понимаю тебя! Почему ты не разговаривал с ним?

- Разговаривать - обещать. Обещать - сделать. А девчонка пока еще здесь.

Мирзо-Хур понял, что Кендыри злится. Всегда, когда Кендыри злился, он говорил отрывисто. Но Мирзо-Хур хотел выяснить все до конца:

- Сегодня здесь, завтра там будет. Как рассуждаешь? Сегодня собрание. Верные ходили ко мне, я к ним тоже ходил, думают одинаково: гнать ее надо отсюда. Свое слово скажут. Я тоже скажу. Ты скажешь, и разве тебя не послушают? Есть люди - знают: за твоими словами горы. Ты разговаривать будешь?

Кендыри слушал нахмурясь. Даже всегдашняя застывшая улыбка сошла с его насупленного лица. Он медлил с ответом, явно испытывая терпение купца.

- Возможно, буду... - наконец неопределенно ответил он и добавил с досадой: - Довольно об этом, Мирзо. Смотри, народ идет. Я что? - Кендыри хихикнул. - Брадобрею тоже деньги зарабатывать надо! А ты... хочешь быть маловерным? Уйти хочешь? Иди! Только, уйдя, с кого получишь долги?

- А живя здесь, я их получу?

- В сто раз получишь, Мирзо! Когда у верблюда большой путь в пустыне, он семь дней ничего не пьет! А если терпенья нет - дело твое, иди!

Оставив встревоженного купца, Кендыри, помахивая бритвой, встал под навесом цирюльни, осклабился двум подошедшим к нему надменным старикам. Купец, пожевывая губами, медленно удалился в лавку.

Острогранный коричневый камень составлял все оборудование цирюльни. Посетитель, подогнув ноги, усаживался на камень; рядом с посетителем Кендыри ставил большую деревянную чашку с мутноватой речной водою. Один из двух пришедших стариков, зобатый, с всклокоченной бородой, сказав слова приветствия, занял указанное ему место и замер в молчании. Второй старик присел на корточки и, прислонившись к стене, подставил солнцу свое лицо, закрыв пораженные трахомой глаза, казалось, задремал.

Кендыри, стоя над стариком, принялся скрести его лицо. Ни мыла, ни полотенца, ни каких-либо иных принадлежностей не полагалось. Жесткие волосы старика скрипели; стиснув зубы, он терпеливо дожидался конца операции.

Напрасно было бы думать, что в искусстве бритья Кендыри не знает ничего более совершенного. Бреясь в одиночестве сам, он пользовался маленькой сингапурскою бритвою; усердно мылил кисточкою свои тугие длинные щеки и, глядясь в зеркальце, думал, что если в его лице нет и намека на красоту, то все-таки даже среди сиатангцев ему не следует быть заросшим щетиною. Сиатангцев же он брил так, как делал бы это на его месте всякий иной бродячий брадобрей в пределах Высоких Гор. И сейчас, едва жесткие волосы зобатого старика притупили бритву, Кендыри, отдернув левый рукав рубашки, плюнул на свою волосатую руку и стал править о нее бритву так, словно его рука была самым замечательным оселком.

- На собрание, Науруз-бек, придешь? Невзначай спросил Кендыри молчаливого посетителя.

- Мимо меня этот день. Что буду на собрании делать?

- Знаю: участка тебе нет, вода канала не для тебя, - произнес Кендыри. - Но ты приходи. Русский много говорить будет.

- Не для меня будет.

- Может быть, против тебя будет. Волки нападают на стадо, пастухи не должны бежать.

- У пастухов таких зубов нет. Старый судья теперь не судит, сельсовет теперь судит. Я теперь не пастух, я овца.

- Старый судья может справедливое слово сказать... Разве ты не считаешь, что Бобо-Калону тоже нужно участок дать?

- Бобо-Калон бедней всех сейчас, - тихо произнес Науруз-бек и нагнул голову, предоставляя брадобрею заросшую, морщинистую шею. - Но справедливости нет. Ничего не дадут ему.

- Откуда знаешь?

- Есть и факиры, которые думают так, как я. Исоф недавно при всех говорил, через него пробовали мы наше слово. Бахтиор собакой Бобо-Калона обругал, сам Бобо-Калон слышал.

- Да-а... - протянул Кендыри, берясь за голову старика, - а ты все-таки приходи. Поговори с Бобо-Калоном сначала. Другие будут дела. Все придут. Так нужно.

- Если нужно, приду! - согласился Науруз-бек и замолк.

Возясь с всклокоченной бородой старика, Кендыри посматривал на пустырь, простирающийся за лавкой до осыпи, которой ограничивалась нижняя часть сиатангской долины. Он давно уже заметил несколько бродивших там ущельцев; изучая намеченные башенками участки, они, видимо, рассуждали о том, кому какой участок достанется. Среди этих людей Кендыри видел Исофа и Карашира, они о чем-то горячо спорили, размахивая руками, сердясь, наклоняясь к канавкам, перебрасывая с места на место камни...

Кендыри знал, о чем они спорят, и знал, что их спор бесполезен, но он был доволен: страсти в Сиатанге разыгрываются. С нетерпением ждал он, когда спорщики приблизятся к цирюльне.