Нить, сотканная из тьмы

Интересно, хлорал вызывает привыкание? Мне кажется, мать отмеряет все большие дозы, чтобы я стала еще квелее. Сон мой беспокоен: я слышу чей-то шепот, вижу чьи-то тени. Они меня будят, я вскакиваю и в смятении озираю пустую комнату. Потом с час лежу, надеясь, что меня вновь сморит усталость.

Это все из-за потери медальона. Из-за него я беспокойна ночью, из-за него я уныла днем. Уж и не знаю, что с тобой творится, сказала мать, когда нынче утром я не могла вникнуть в какую-то мелочь, связанную со свадьбой Присси. Матушка полагает, что якшанье с грубыми узницами Миллбанка меня оглупляет. Назло ей я поехала в тюрьму, и вот теперь сна ни в одном глазу...

Сначала мне показали тюремную прачечную. Это жуткая комната с низким потолком, где жарко, сыро и зловонно. Здесь огромные звероподобные катки, чаны, где варится крахмал, а под потолком натянуты веревки, с которых, роняя капли, свешиваются бесформенные желтоватые простыни, сорочки и нижние юбки, но что из них что — определить невозможно. Уже через минуту я почувствовала, как жаром стягивает лицо и кожу на голове, и больше там не выдержала. А вот надзирательницы говорят, что работу в прачечной узницы предпочитают любой другой. Прачек лучше кормят — для поддержания сил дают яйца, свежее молоко и мясо сверх рациона. К тому же, работая вместе, они могут перекинуться словом.

После жара и суеты прачечной зона показалась особенно холодной и унылой. Я не обходила камеры, но лишь зашла к двум узницам, которых прежде не навещала. Первая из них, по имени Тулли, считалась тюремной «леди» и сидела за махинации с поддельными драгоценностями. Едва я вошла, она взяла меня за руку и сказала:

— Ну наконец-то толковый собеседник!

Однако спрашивала лишь о том, что пишут в газетах, а я, разумеется, не могла нарушить запрет.

— Но наша дорогая королева пребывает в здравии? — спросила Тулли. — Уж это вы можете сказать?

Она поведала, что дважды была приглашена на званые вечера в Осборне,¹¹ и упомянула имена пары великосветских дам. Я их знаю? Нет. Тогда она поинтересовалась, «кто мои родные», и, по-моему, стала ко мне прохладнее, когда я сказала, что папа был всего лишь ученым. В заключение она спросила, не могу ли я повлиять на мисс Хэксби в вопросе корсета и зубной пасты.

С ней я не задержалась. А вот другая узница понравилась мне гораздо больше. Ее зовут Агнес Нэш, в Миллбанк она попала три года назад за сбыт фальшивых монет. Это дородная девица с темным мохнатым лицом, но красивыми ярко-голубыми глазами. Когда я вошла в камеру, она, не сделав книксена, уступила мне свой стул, а сама всю беседу стояла, привалившись к свернутому тюфяку. У нее белые и очень чистые руки. На одном пальце нет двух фаланг — «оттяпала собака мясника, когда я была совсем махонькой».

Она ничуть не стыдилась своего преступления и рассуждала о нем необычно:

— Я родом из семейства воров. Фраера считают нас злыднями, но для своих мы хороши. Я приучена украсть, коли нужно, и, скажу без стеснения, много раз воровала, однако особой нужды в том не было, потому как братец мой дока в энтом ремесле и содержал нас в достатке. — Далее она сказала, что «спалилась» на фальшивых монетах. Фальшивомонетничеством она занялась по той же причине, что и многие девушки, — работа легкая и приятная. — Мне припаяли сбыт, но энтим я никогда не утруждалась, сидела себе дома и работала формы, а уж сплавляли другие.

В зоне мне уже доводилось слышать скрупулезные разграничения преступлений по степени, виду и качеству. Стало быть, ее преступление менее тяжкое? — спросила я и получила ответ: никто не утверждает, что оно менее тяжкое, оно такое, какое есть.

— В энтом деле мало кто смыслит, — сказала Нэш. — Потому-то я и загремела сюда.

То есть? — не поняла я. Как ни крути, изготовление фальшивых денег незаконно, ведь так? Помимо всего прочего, это нечестно по отношению к тем, кому они достаются.

— Нечестно, верно. Только неужто вы думаете, что вся наша фальша отправляется ввашкошелек? Что-то попадает, не спорю, это уж, значить, вам не свезло. Но в основном мы тихо шуруем липу меж собой. Скажем, я суну монетку дружку за жестянку табаку. Он сбагрит ее своему корешу, а тот всучит Джиму или Сьюзи за кусок ворованной баранины. Сьюзи или Джим сплавят монету обратно мне. Дело-то семейное, никому никакого вреда. Однако мировые тугоухи: им говорят «фальшивомонетчица», но они слышат «воровка», а я за это расплачиваюсь пятью годами...

Я сказала, что прежде не задумывалась о существовании подобной воровской экономики, но доводы Нэш в ее защиту чертовски убедительны. Узница согласно кивнула и рекомендовала мне поднять эту тему, когда в следующий раз буду ужинать с судьей.

— Вот через энтаких дам, как вы, я и хочу мало-помалу развернуть дело на свой манер.

Сказано было без улыбки. Я не могла понять, шутит она или говорит всерьез. Впредь, сказала я, буду очень внимательна к шиллингам в своем кошельке, и тогда Нэш улыбнулась:

— Валяйте. Поди знай, может, и сейчас в вашем кошельке лежит один, сработанный мною.