Нить судьбы

Сколько раз твердил ей в юности кардинал Виссарион: «Гнев — дурной советчик, улыбайся Зоя, улыбайся, а сама в это время интенсивно думай, — никто не должен видеть твоего гнева!».

Но сейчас муж невольно затронул очень болезненную струну. Софья сама прошла через это, она так хорошо понимала свою дочь Олену: девушка оказывается в чужой стране, с чужими нравами и обычаями, и на второй день после приезда ей надо ложиться в постель с мужчиной, которого она никогда до сих пор не видела! А потом обрушиваются неведомые доселе заботы: ты — Великая княгиня, ты должна многое решать, ты должна понимать, что твой муж правит страной; он — голова, но ты должна быть его шеей, но пусть никто не знает об этом! Ей, Софье, так понятна ситуация дочери и никто кроме нее — матери, не знает, каково теперь бедной Олене! И, тем не менее, Ивану сейчас надо было ответить мягко и нежно, а она ответила жестко.

— Твои доносчики плохо тебе служат, Иван! А коли б служили хорошо, донесли бы, зачем я посылала Гусева, и тебе не пришлось бы спрашивать об этом у меня. Все что я ни делала, я делала, заботясь о благе нашего княжества! Можайский и Шемячичи имеют огромный авторитет среди всех православных литовских магнатов, и мне было важно, чтобы они поддержали нашу дочь и сплотились вокруг нее.

— Я запрещаю тебе, раз и навсегда, сноситься с нашими злейшими врагами! — Лицо великого князя побагровело. — Шемяка выколол глаза моему батюшке! Меня, младенца, чуть со света не сжил! А теперь я с их потомками разговаривать должен? На плаху их всех! Пусть только попадутся в мои руки!!!

И тут Софья дала волю своему гневу.

— На плаху надо отправить всех твоих лизоблюдов, всех этих Патрикеевых, Ряполовских, и прочих, что присосались к тебе словно пиявки болотные! Они толкают тебя к пропасти — они хотят заставить тебя воевать с собственной дочерью, с собственным зятем! И не думай, будто я не знаю, кто за этим стоит! Это — проклятая Волошанка, которая защищает интересы своего отца Стефана, желающего с твоей помощью и себе урвать кусок литовского пирога! Она тут целый вертеп развела — все твои любимцы у нее на поводке, да и тебя она, сказывают, своими чарами тоже оплела. Говорят, будто часами от нее не выходишь, за полночь засиживаешься!

Вот этого нельзя было говорить! Гнев и ревность привели к тому, что Софья сделала ошибку….

Тут–то все и началось.

Иван Васильевич впал в неописуемую ярость.

Он схватил огромную древнюю амфору, украшенную изумительным орнаментом, — подарок покойного Зоиного дяди — последнего императора Византии Константина, и высоко подняв над головой, швырнул с силой на пол.

Испуганно взвизгнули за дверью Паола и Береника и сунули головы в палату, но Иван Васильевич заорал:

— Вон отсюда все! Да подальше, не то сегодня же прикажу в Москве–реке утопить!

И повернулся к супруге.

— Вот что, Софья, мое терпение лопнуло. Хватит! Довольно! И так за моей спиной весь двор шепчется, будто ты и твои греки меня своим послушником сделали, и я у вас как фряжская куколка на веревочках под вашу греческую музыку пляшу! Мне это надоело! Что ты знаешь о Патрикееве и Ряполовском?? Что? Так вот, знай: Патрикеев брат мне по матери, он с детства рядом со мной, он — преданнейший слуга! Ты еще пешком под стол ходила, а он уже мне верно служил и никогда ни в чем не подвел! А ты знаешь, что отец Ряполовского, рискуя головой, прикрывая своим телом, на руках вынес меня, младенца, когда Шемякины люди пришли меня зарезать! И ты хочешь, чтоб я отказался от этих людей в угоду тебе и твоим грекам? Я не хотел этого делать, но ты меня вынудила! Ты доигралась, Софья!!! Я немедленно начну подготовку к коронации моего внука Дмитрия, и своими руками надену на него шапку Мономаха, пока ты не сжила его со свету, как моего сына Ивана! Думаешь, я не знаю? Я все знаю! Но твоя власть кончилась! Довольно! И напоследок вот что тебе скажу: если хоть один волос упадет с головы Елены, я тебя вот здесь на этом месте своими руками задушу, поняла? — и резко повернувшись, он вышел.

К счастью не было в соседнем покое придворных девушек Софьи, иначе точно велел бы утопить их Иван Васильевич.

Ни на кого не обращая внимания, он, слегка прихрамывая и запыхавшись от ярости и негодования, вошел в свою палату, где старый Патрикеев, дремавший на ступенях трона с византийскими орлами, кряхтя начал подниматься с изумлением глядя на Великого князя

— Что стряслось, государь? На тебе лица нет. Война? Татары?

Иван Васильевич взял с полки большую темную бутыль, налил полный кубок и жадными глотками выпил его.

— Господь с тобой, — взмолился Патрикеев, — опомнись, это же не мед — водка! Разве можно столько за полночь, государь?! И вчера и сегодня….. Злоупотребляешь…..

Иван Васильевич выдохнул шумно, вытер рот тыльной стороной руки и сказал:

— Молчи, старый дурак! Зови охранную стражу! Пойду, сноху…Елену проведаю…

…. Софья утерла слезы, посмотрелась в ручное зеркальце и, взяв себя в руки, придала лицу обычное спокойно–властное выражение.

Потом позвонила в колокольчик.