Нить судьбы

Иван отнесся к своим обязанностям весьма ответственно. Первым делом он сосредоточил свое внимание на всем, что связано с едой и напитками молодого человека. Отныне «доктор Иоганн», как его здесь называли, лично присутствовал на кухне, когда повара готовили еду и все, что подавалось для наследника престола, должен был отведать в присутствии доктора главный повар. При этом новый иноземный лекарь производил странные и порой пугающие манипуляции вроде того, что сжимал во время дегустации блюд запястье повара, оценивая, ускоряется или замедляется биение крови в его жилах, а потом еще чудно заглядывал в глаз через какое–то стекло.

Новому лекарю удалось также настолько войти в доверие к своему юному пациенту, что тот безукоризненно выполнял все его советы и рекомендации: вставал рано утром, обливался ледяной водой из ушата, не пил хмельного, и не засиживался по ночам, а кроме того, ежедневно трусцой бегал вместе с лекарем две версты туда и обратно вдоль Москвы реки по тропинке, тщательно охраняемой заранее выставленной и невидимой за кустами и зарослями стражей.

Помогало это или не помогало, никто не знал, но вот уже три года, с тех пор как новый лекарь приступил к своим обязанностям, здоровье наследника было превосходным, при этом все меры предосторожности по–прежнему строго и неукоснительно исполнялись.

Если бы не постоянное чувство тревоги и опасности, к которому, впрочем, Марья за долгие годы служения братству привыкла настолько, насколько к таким чувствам вообще можно привыкнуть, она, пожалуй, могла бы чувствовать себя счастливой. Марья занимала достаточно высокое место при московском дворе, была обеспечена всем необходимым, рядом находились любящий муж, любимый сын — пятилетний Никита, а теперь еще и любимый брат…. Вот еще бы престарелого батюшку сюда — как стало бы замечательно….

Но 72-летний Никифор Любич по–прежнему жил в Горвале и вовсе не собирался ехать в далекую Москву, но не потому, что все еще занимал должность Королевского бобровника, а потому что именно здесь была прорублена в лесу просека, в конце которой всходило солнце и находилось маленькое сельское кладбище, на котором нашла свой вечный покой любимая жена Никифора и мать близнецов Ивана да Марьи — волошская княжна Маричка…

Одиночество Никифора скрашивали верные боброловы, да старый друг, сверстник по годам, еще более одинокой, чем Никифор, потому что у него и вовсе никогда не было ни жены, ни детей — Трофим с Черного Озера…

Даже по линии тайного братства у стариков теперь было очень мало работы, потому что интересы апостолов новой веры полностью переместились в Московское княжество, туда постепенно перебрались братья высших степеней — ну еще бы! — вот–вот произойдет, наконец, событие, о котором можно было только мечтать — на престоле воцарится наш великий князь!

Марья вздохнула, вспомнив о батюшке, и углубленная в свои мысли, продолжала работу.

В палатах Елены Волошанки стояла тишина — скоро полночь и все уже спали, только охрана бодрствовала, да вот еще Марья как обычно копошилась, готовя на завтрашний день свежую ночную сорочку для наследника престола.

В те времена даже представители высшей знати мылись редко, а чтобы от тела не исходило неприятного запаха, ежедневно меняли белье и одежду — на то и прачки, чтобы стирать! Вот и Дмитрий Внук каждый день ложился спать в новой, свежей сорочке, сорочки стирала годами проверенная прачка, а чтобы в эту сорочку случайно не попала какая–нибудь заноза, вроде той от которой скоропостижно скончался батюшка наследника — великий князь Иван Иванович, Марья ежедневно разворачивала, осматривала и собственноручно относила в спальню Дмитрия свежую сорочку на следующий день.

Вот и сейчас она развернула вынутую из корзины сорочку, и прикосновение к белой нежной ткани вдруг напомнило ей давно забытое чувство, от которого сердце забилось чаще и кровь подступила к лицу…

Точно такое же чувство под пальцами было у Марьи много лет назад, когда она прикоснулась к такой же сорочке, но сорочка эта была на князе Федоре Бельском, а князь Федор Бельский горячо обнимал Марью и целовал в губы, она слабо сопротивлялась, и руки ее как бы отталкивали его, морща и сминая на мужской груди ткань сорочки, но сопротивление все ослабевало, и вот уже руки не отталкивают, а гладят и гладят эту ткань сначала на груди, а потом на спине — потому что теперь грудь князя прижата к ее девичьей груди и сейчас, совсем скоро произойдет то, чего Марья не забудет уже никогда….

Марья поймала себя на том, что уже несколько минут, предавшись воспоминаниям, ласково гладит белоснежную сорочку Дмитрия, смутилась и отогнав от себя греховные мысли о далеком прошлом, быстро и аккуратно сложила сорочку, отнесла ее в прихожую спальни Дмитрия и заперла на ключ в специальном сундучке для чистого белья, чтобы завтра собственноручно подать ее Дмитрию перед сном.