Нить судьбы

– Ну-ну, не плачь, Глафира, ты лучше к нам в гости приходи, чайку пошвыркаем. У меня и калина в меду есть, и варенье всяческое. Да и с Надийкой повидаешься, та тоже тебе рада будет, она частенько про тебя спрашивает. И спасибо тебе за подарочек. Надийка с твоим зеркальцем прямо не расстаётся, даже спать и то с ним ложится – под подушку кладёт.

Захариха рассмеялась.

– Правда? – спросила Глафира, улыбнувшись, и утерев платочком слёзы.

– Правда, приходи к нам, мы тебя ждать будем! Ну, я пойду, дела у меня.

– Счастливо, бабушка, спасибо тебе за доброе слово.

Захариха добралась, наконец, до лавки. Она поднялась по скрипучим ступеням и вошла внутрь. У прилавка стояли несколько старух. Они о чём-то громко говорили, размахивая руками, а продавщица глядела на них, скрестив на груди руки, и кивала.

– Здравствуйте, люди добрые! – поздоровалась Захариха.

– О, Захариха, давненько тебя не видать было! Ты где это пропадаешь? – тут же окружили они её.

– Да где, дома вот, с внучкой всё.

– Как она чувствует-то себя? А то тогда на кладбище вон что было.

– Ну, что было, то было, – парировала Захариха.

– Мы уж вот думаем – не заколдовал ли её колдун? Он тогда так на неё воззрился, что мы ажно испугались, не наслал ли он на девку порчу какую, беду неминучую или хворь, так, что она после его слов и сознание потеряла.

– Да что вы болтаете-то? -осерчала Захариха.

– Мы болтаем? – всплеснули руками старухи, – О-о-о, ты ещё его не знаешь…

ГЛАВА 11

Бабы подбежали к Захарихе, подхватили её под руки, и потянули к прилавку, а после принялись наперебой рассказывать ей свои небылицы.

– Слушай-ко, что скажу, у меня вот коровка давеча заболела, – зашептала заговорщическим шёпотом одна из них, такая любопытная, что нос её вытянулся вперёд, как стручок гороха и этот свой длинный нос она и совала во все щели, разнося затем выуженные сплетни по деревне, да и хвастуша была такая, что ещё поискать, и молоко-то у её коровы было самое сладкое, и дом-то самый чистый, и картошка-то самая крупная.

– Так вот, заболела моя Марточка, – продолжала она, – Я уж к ней и так, и эдак, не даёт даже до вымени дотронуться. Оно у неё, как каменное сделалось, а раздоить не даётся. И корова плачет, и я с ней вместе. Тут мне соседка и говорит, ты бы сходила к Власу. Я аж присела, как это, говорю, к Власу, ведь он колдун! Дак вот потому и сходи, что колдун, отвечает она, глядишь и поможет он твоей беде. Ладно. Пошла я, куда деваться. Иду, а у самой ноги подгибаются. Дошла я до Власова дома, только было собралась в дверь постучать, как вдруг она распахнулась! А на пороге сам Влас стоит.

– Ну что, с коровой непорядки? – спрашивает.

А я, ровно язык проглотила от неожиданности, только головой ему и кивнула в ответ.

– Пойдём, – говорит он мне.

И споро так зашагал. А я за ним. Влас большими шажищами своими бежит почти, а я еле поспеваю вослед. Пришли домой. А коровушка уже без сил вовсе, еле стоит, головой мотает, а из глаз слёзы катятся. Ой, жалко до чего мне её стало сердешную, бабоньки! Я в ноги Власу и повалилась, помоги, баю. А он на меня зыркнул своими глазищами и таке слова сказал:

– Рот прикрой! Поменьше бы болтала, так лучше бы было!

Я так и обмерла, и слова вымолвить не могу, будто язык к нёбу прилип. А Влас тем временем коровку кругом обошёл, оглядел, вымя потрогал – и ведь далась она ему – и говорит мне:

– Айда в дом.

Пришли мы в дом, достал он из-за пазухи нож. Да нож-то, бабоньки, до чего чудной, кривой такой, как рог у коровы. Влас его в косяк над дверью воткнул, а сам за стол сел.

– Налей-ка, – говорит, – Ты мне молочка попить, или чаю на худой конец.

Я чаю ему налила, молоком забелила, шаньги достала из печи, вот только утром испекла их, вку-у-сные, ну, вы же знаете, тесто-то у меня всегда получается мягкое да пышное.

Бабы переглянулись многозначительно, но ничего не ответили соседке, а та дальше рассказывает.

– Вот сидит, значит, Влас чай пьёт, шаньги жуёт и молчит. И я молчу. Вот слова не могу сказать, как будто он мне язык связал, что за дела! Тут стук в дверь.

– Иди, – кивнул Влас, – Отворяй гостье.

Я дверь отперла, а на пороге бабка Фёкла стоит. Та самая, что всегда клюкой всем вослед машет, ругается, да плюётся.

– Не дашь ли, – бает, – Мне молочка?

Я только рот открыла, чтобы сказать, что коровка моя заболела, а во рту, как кляп, слова сказать не могу. Тут сзади шаги послышались. Влас подошёл, меня в сторону отодвинул, и говорит Фёкле:

– А ты, бабушка, чем чужое добро просить, своё лучше забирай, да и иди отсюда с Богом. И не делай так больше, а то, гляди, накажу тебя.

Засмеялся он, да нож свой кривой из притолоки и вытащил, и обратно за пазуху убрал. Бабка эта, Фёкла, сами, чай, знаете – с клюкой всегда ходит, еле ногами передвигает, а тут, не поверите, юбки свои подхватила и поскакала с крыльца. Я глаза выпучила, стою только, да как рыба, рот разеваю. А Влас ведро порожнее в сенцах взял и в хлев пошёл. Я за ним. Прихожу – коровушка моя вся мокрая стоит, будто водой её окатили, так она употела, трясётся вся, и мычит так жалобно-жалобно. Влас её по спине погладил: