Нити магии

Я провожу пальцами по странице и слегка улыбаюсь, заполняя колонки. Хелена хотела проявить честность и поведать широкой публике правду о шахтах. Но это могло бы подвергнуть людей с магией еще большей опасности, чем прежде. Это признание сделало бы нас мишенями, вынудило бы скрывать свою магию или жить в страхе, что кто-то решит охотиться на нас ради Фирна. Поэтому мы убедили ее, что лучше всего будет сохранить тайну. Никто никогда не узнает истину о датских самоцветах, сверкающих на шеях и в прическах правящих особ.

Даже сам король.

– Нам нужно идти, – говорит мне Якоб, запирая в шкафчик взятый у Элизы Фирн и протягивая руку за своей шляпой. – А то мы опоздаем, – он поворачивает табличку в нашем окне так, что теперь она гласит «Закрыто». – Рабочее время закончилось? – лукаво спрашивает он и привлекает меня ближе к себе. У меня слегка перехватывает дыхание. Я весь день ждала этого в предвкушении, так что нежно касаюсь его воротника, а потом и его губ, и счастье охватывает меня, когда он подается вперед. Внутри у меня зарождается трепет, когда Якоб проводит пальцем по шее у меня под ухом, и я крепче обнимаю его за талию. Поцелуй его становится глубже, и я понимаю, что он тоже весь день ждал этого момента.

– Идем, – шепчу я наконец ему в губы и смеюсь, когда он издает слабый протестующий стон. – Мы не можем это пропустить.

* * *

Холмы пестреют цветущими маргаритками, и дом Вестергардов высится за озером, которое сверкает, словно глыба полированного азурита. Дом был восстановлен, после того как сильно пострадал во время нашего сражения с Филиппом и его людьми. Выбитые стекла во всех окнах заменены и блестят на солнце, а с карнизов свешиваются белые камелии.

Внешний вид особняка теперь ничем не напоминает о том, что произошло в ту ночь. Улики исчезли так же бесследно, как растаявший весной снег, который намело в ту пургу. Рано утром, когда Филипп был мертв, а его сторонники обезврежены, метель понемногу начала стихать, и Якоб рискнул выйти наружу. Он послал срочное известие через соседских слуг, с которыми общался Брок, и в конце концов оно добралось до полицейского, занимавшего важную должность. Старший офицер, чей восьмилетний сын мог превратить молоко в масло, не пользуясь маслобойкой. Этот полицейской всего несколько часов спустя прибыл в особняк Вестергардов с маленьким, но вооруженным до зубов отрядом, чтобы забрать Мальте и выживших шахтеров.

Я не знаю, что с ними случилось, но офицер заверил, что тайна будет сохранена.

Официально же было объявлено, что все остальные погибли, заблудившись в метель.

Наша повозка присоединяется к череде карет, выстроившейся перед домом Вестергардов. Брок стоит на крыльце, чтобы сопровождать гостей внутрь, а волосы его зачесаны назад и смазаны помадой. Он отводит нас в сторону и обвивает мое запястье браслетом из живых ароматных гардений, а потом сует в нагрудный карман Якоба бутоньерку из таких же цветов. Затем ухмыляется нам и подталкивает нас в дом:

– Если вы опоздаете, Нина сделает из ваших шкур шляпы.

Мы с Якобом разделяемся, чтобы переодеться, и я бегом поднимаюсь по лестнице в комнату, которую по-прежнему делю с Лильян. Любой из нас теперь может в любой момент уйти от Вестергардов и найти другую работу, но пока не ушел никто. Я нашла семью, о которой всегда тосковала, и не собираюсь от нее отказываться. Но за восстановленным фасадом дома все еще таятся шрамы, оставленные той ночью, и скрыть их не так-то легко. Если пройтись по саду позади особняка, можно увидеть поминальные камни, установленные по Деклану, Рае и Айви. Нина хромает и ходит с тростью. На руке у Евы остался длинный и широкий розовый шрам. Иногда она носит его с гордостью, а иногда просит Лильян скрыть его. Разбитая голова Лары зажила, но порой она путается в словах. И время от времени я застаю Хелену за тем, что она смотрит в никуда, одиноко стоя перед портретом покойного мужа.

Переодевшись, я останавливаюсь перед зеркалом и застегиваю платье. В те дни, когда, спустившись в кухню, я обнаруживаю Дорит, плачущую над кастрюлями, или когда, проснувшись, понимаю, что мне становится все труднее вспомнить лицо отца и Ингрид, я чувствую, как внутри у меня поднимается сладкий соблазн – позволить ненависти и горечи укорениться во мне немного глубже. Каждый день, в большом и в малом, люди, живущие в этом доме, снова и снова делают выбор, заставляя себя отпустить эти мрачные чувства.

И я тоже это сделаю. Я ношу на цепочке маленький кусок своего Фирна, чтобы он напоминал мне о том, что магия и любовь, которых я когда-то боялась, со временем могут расти понемногу, шаг за шагом, создавая нечто прекрасное в глубинах нашего существа. Но может расти и нечто уродливое – если мы сами позволим.

Фирн, который я ношу, сверкает прелестным фиолетовым цветом, неизменно спрашивая с тихой настойчивостью: «Как к концу твоей жизни будет выглядеть то, что таится у тебя внутри?»

* * *