Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

Знаете ли вы, что такое мотовоз? Если вы этого не знаете, - а вы наверняка этого не знаете, - то в вашем мировоззрении евразийского (или, точнее, азиопского) аборигена имеется существенная лакуна, которая останется зияющей плешью на нем, какие парижи или багамы вы бы не посещали впоследствии. Знание этого обогащает, оно свидетельствует, что вы не из тех, кто прошаркал всю свою жизнь по асфальту тротуаров, и даже не из того славного племени, которое перетаскало тонны рюкзаков по крутым склонам Памира или Алтая – тоже по своему элитное времяпрепровождение. Знание этого является подтверждением того, что вы погружались в провинциальное захолустье страны, кичащейся своими натужными достижениями в тех отраслях, от которых нет пользы народу, и вы познали, что полуцивилизованность хуже первозданности, что барак это не человеческое жилье, что тупик это не начало пути. И лучше отправляться в дальний путь на свадьбу к сродственнику на скрипучей арбе с огромными колесами, сидя на паласах, вдыхая терпкий запах конских яблок, которые падают из-под хвоста не замедляющей ход кобылы, попивая при этом чай из большого, завернутого в одеяло чайника, щелкая орешки, жуя курагу, - да, это лучше, чем маяться целый день в ожидании пропахших мазутом вагонеток, в коих надо с боем занимать места, ругаясь с владельцем грязных кирзовых сапог, которые тот по неизбежности водрузил на вашу спину, хотя никогда не испытывал к вам никаких дурных чувств, да и, вообще, впервой видит вас, если что-то можно увидеть в наступившей ночной темноте, усугубляемой окутавшим вагонетки дымом из выхлопной трубы того, что называется мотовозом.

Мотовоз - это чадящий трактор, поставленный на рельсы и тянущий за собой три-четыре вагонетки со скоростью пешехода… И не будем продолжать разговор об этом далеко не лучшем изобретении ума человеческого.

Прождав полдня и увидев все воочию, Камилл и Шариф, несмотря на ночь, решили идти пешком в указанном им туземным жителем направлении. Двадцать километров - это всего четыре часа пути, да еще на чистом воздухе, да по прошлогоднему травяному покрову, да по прямой.

Вот только волки, говорят, по весне голодные…

Парни добрались до поселения к рассвету. Видели в предрассветном мареве сосредоточенно бегущую куда-то хвостатую стаю, но то, пожалуй, были не волки, а гуляющие свадьбу местные псины.

Была та самая пора, когда на хлопковых плантациях совхоза работали лишь трактористы, распахивающие поля, на которых оставались корешки гуза-паи - кустов хлопчатника. Остальные рабочие "советского хозяйства" занимались ремонтом зданий, очисткой амбаров, подрезкой деревьев и кустарников, но такого рода работы были вспомогательными и оттого не особенно контролировались руководством. Поэтому в эти дни взрослые и дети ходили за тракторами и выдергивали из-под перевернутых пластов земли прошлогодние корешки - отличное топливо для сельских очагов. А в ту субботу, когда в поселок приехали давно ожидаемые пропагандисты из Ташкента, многие остались дома, чтобы в назначенный час собраться у кого-нибудь из соседей.

В две комнаты с низкими потолками натолкалось человек пятьдесят. Чтобы было чем дышать, растворили маленькие окошки и распахнули настежь двери. Люди с интересом смотрели на старающихся держаться уверенно молодых своих соплеменников, во многих взглядах видна была надежда, что эти студенты, приехавшие из большого города Ташкента, сейчас поведают долгожданную весть о близкой свободе.

- Ну, пора начинать разговор, - произнес, наконец, хозяин дома Энвер, немолодой татарин, закончивший войну в Берлине и после демобилизации с трудом нашедший остатки своей семьи в этом совхозе.

- Селям алейкум, ватандашлар! – начал Шариф (он, естественно, говорил по-татарски). – Мы приехали к вам из Ташкента по поручению наших товарищей. Мы, ташкентские студенты, объединились в организацию, начинающую политическую борьбу за возвращение народа в Крым. Мы привезли вам копии нашего обращения в высшие партийные и советские органы с этим требованием.