Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

Как я уже упоминал, возможность избежать поездки на хлопок являлась одним из самых ярких несбыточных мечтаний студентов солнечного города Ташкента. Шансов достигнуть этой нирваны не было у девяноста девяти студентов из ста, но из-за этого мечта не теряла своей привлекательности. Правда, первые дни пребывания на хлопковых плантациях радовали студентов свежестью ощущений, возможностью общаться между собой в условиях полной свободы, пребыванием на природе, а не в четырех стенах аудиторий и квартир. Но подневольный труд, к тому же очень скудно оплачиваемый, сказывался на настроении, и уже через две-три недели каждый мечтал вернуться в город, к родителям, в университетские аудитории. Даже обитатели студенческих общежитий жаждали вернуться в свои не очень уютные, но все же в какой-то степени цивильные условия бытия, покинув эти хибары, сараи, пустые школьные классы, где приходилось спать на брошенных на пол ватных матрацах, где надо было по команде всем вставать в несусветную рань, умываться в арыках, пить плохо заваренный в титанах чай из алюминиевых кружек, брести полусонными на плантацию и целый день с согбенной спиной изымать пятиграммовые дольки из жестких коричневых коробочек, пока не накопится восемь десятков килограммов этого стратегического сырья, совершенно необходимого для Державы, мечтающей о мировом господстве.

Камилл с пользой для своего интеллекта провел неделю свободы. Он в городской библиотеке копался в старых газетах и книгах, выискивая интересующие его политические тексты разных лет, слушал дома музыку, читал любимые книги – заниматься всем этим, не ощущая висящего над головой меча в виде обязательных университетских занятий, было упоительно. Потом прогулки по опустевшему городу, где прохожие, казалось, бросали на него подозрительные взгляды – как это, мол, молодой и здоровый, а не на хлопке, свободно гуляет? – стали для него невыносимыми. И сколько можно возлегать на диване, закинув ноги на журнальный столик? Он все чаще думал о том, что вот сейчас его товарищи стоят на грядках, вокруг зеленый океан хлопковых кустов, они перекликаются, смеются, девушки поют разные грустные песни, ребята помогают им таскать мешки к весам и следят, чтобы ловкий весовщик не надул при взвешивании.

Вспомнил Камилл, как они сами надували весовщиков, надували по крупному, бессовестные. А делали они это так. Вечером прибывал большой грузовик, который студенты загружали мешками-канарами, каждый из которых весил около восьмидесяти килограмм. Эта работа грузчиков оплачивалась колхозом в несколько дневных норм на всех, и на эту работу сами студенты снаряжали наиболее доверенных, «своих парней». Затем машина ехала на приемный пункт, где одни сбрасывали мешки с машины к весам, пара других ставила мешки на платформу весов, а другие двое отволакивали мешки в сторону и бросали один из мешков в колхозную кучу, второй же ловко подсовывали для повторного взвешивания. У своего же студенческого бригадира, который стоял возле весовщика-учетчика и дублировал его записи в своей тетрадке, порой глаза лезли на лоб от наглости его товарищей, стараниями которых количество собранного группой хлопка чуть ли не удваивалось. По дороге домой бригадир выказывал свое недовольство действиями слишком уж обнаглевших своих сокурсников:

- Ну, слямзьте два, ну три канара, и этого будет достаточно, – говорил он.

Но когда в свете керосиновой лампы бригадир, окруженный грузчиками, подчитывал дневной сбор, то оказывалось, что полную норму сбора можно записать и на больных, и на тех девочек, которые больше тридцати килограмм собирать не в состоянии, и еще остается на «своих парней» записать столько килограмм, что при расчете в конце пятидневки набежит сумма достаточная для того, чтобы иметь возможность не ожидая посылок из дому сладко есть и горько пить. И еще это «мероприятие» позволяло студенческому бригадиру тайно отпускать домой на несколько дней какую-нибудь студентку или даже студента. В этой жизни надо уметь вертеться, да простит меня Бог!

Камилл не выдержал, наконец, городского одиночества, и, прихватив несколько бутылок «московской особой» с сопутствующими товарами, поехал на автобусе в Буку, райцентр, вблизи которого в тот год «батрачили» его однокурсники.

Явился он в здание совхозной школы, где поселили его группу, подгадав как раз к тому уже сумеречному часу, когда усталые студенты вернулись с хлопковой плантации и смыв с себя дорожную пыль отдыхали на уложенных прямо на пол матрасах.

Приход товарища с большим заплечным мешком был встречен с огромной радостью, все вскочили на ноги, теребя Камилла и пытаясь пощупать его поклажу.

 - Я знал, что Камилл не вытерпит и приедет с поллитрами! – не удержался и высказал общее чаяние Яшка, вообще-то не пьющий, но во время хлопковой экспедиции не уступающий в этом деле никому. И заглянул в глаза новоприбывшего: - Да, Камилл?

- Ну а как же? – Камилл скинул с плеч рюкзак, но не торопился его опорожнять.