Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

Жить, работать, учиться среди других свободных людей, чего-то достигать, в чем-то терпеть неудачу, влюбляться или стать объектом обожания свободного человека, драться или мириться со свободными людьми, выигрывать в конкуренции или оказаться в проигрыше, – короче говоря, жить по внешним признакам почти так, как живут все вокруг тебя. И вдруг, - это всегда было «вдруг!» – раз в месяц входить в это помещение, где тебя встречает плакат, на котором аршинными буквами выведено слово «КАТОРГА», обращенное к тебе… Но это слово, должное по задумке советской власти тебя унизить, напротив, возвышало тебя в твоих глазах. «Вы, - думалось тебе, - вы, которые можете поехать куда хотите, жить там, где вам угодно, вы, сами того не ведая, узурпировали мои права! Да, за поездку в Ташкент, который находиться менее чем в трех десятках километров от школы, в которой вы учитесь вместе со мной, мне грозят двадцать лет каторги. Но эта высокая доля – быть нелюбимым этой злой и несправедливой властью! Позорно обожать и возвеличивать власть, которая уничтожила лучших граждан страны, чтобы вскормить на сухой хлебной корочке вас, рабов, разрушающих храмы! Вы любите эту власть, отобравшую у нас наше исконное, мы же ее ненавидим, а вас жалеем, как жалеют тех, кто унижен, ибо нет большего унижения, чем жить за счет отобранного у других!».

Не прав ты был, разумеется, в своем высокомерном отношении к запуганным обывателям, лижущим руку с плетью! И оправданием тебе служит только то, что твоя обида не была направлена ни на кого конкретного, она была безлична. Даже на таких, как Ефим, эта твоя высокая обида не распространялась, - к ефимам возникала обычная, человеческая обида, смешанная, может быть, с недоумением.

Юноши и девушки, которых власть надеялась примирить с их положением изгоев, не только не соглашались нести печать бесправия, а, напротив, оказались самыми дерзкими и мятежными. Причем дерзость их совмещалась с успехами в учебе, с активностью в жизни. Именно это поколение создало вскоре нелегальные национальные организации, которые первыми в коммунистической империи начали борьбу против насаждаемых режимом порядков.

Итак, мать и сын постучались в дверь, за которой был кабинет старшего лейтенанта госбезопасности Иванова. Чтобы получить разрешение для поездки в Ташкент требовались веские основания, и коменданту было предъявлено письмо в Министерство за подписью директора школы.

- Руководство школы посоветовало Камиллу лично доставить письмо в Министерство, - говорила мама, - очень прошу вас разрешить ему поездку в Ташкент, он в тот же день вернется.

Комендант посмотрел на юношу.

- По таким вопросам, молодой человек, вам нужно приходить самому. Вы уже вполне самостоятельны, незачем маму беспокоить, - назидательно произнес он, и посетители поняли, что шанс получить разрешение имеется.

То ли Иванову импонировал способный юноша, то ли ему очень не понравился директор школы, приходивший с доносом на своего ученика, но он, действительно, был благорасположен. И достав отпечатанный типографским способом специальный бланк, он вписал в него имя и фамилию спецпереселенца, которому дозволялось посетить столичный град Ташкент.

- Когда вы собираетесь поехать в Министерство? – спросил комендант.

Камилл почему-то смутился, - наверное, из-за неожидаемого от человека в форме офицера госбезопасности доброго отношения. Он даже не мог сразу сориентироваться в днях недели, в которые школьное расписание позволяло пропустить уроки.

- Завтра, завтра же и поеду, - ответил он, после некоторого замешательства.

Комендант поставил дату и вручил бланк юноше.

- По возвращении верните разрешение в течение трех дней, - и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Искренне поблагодарив Иванова, мать и сын покинули комендатуру.

Назавтра первые четыре урока пропускать было не желательно, тем более что времени отпроситься уже не оставалось. Но последними двумя уроками были узбекский язык и физкультура. Узбекским языком в свою бытность в Чинабаде Камилл вполне хорошо овладел, поэтому учитель был доброжелателен к нему и разрешил пропустить урок. Ну и Евдокимыч, конечно, возражений не имел. Отнеся домой портфель и прихватив еще с утра заготовленный бабушкой кулек с вареными яйцами и помидорами, Камилл вышел на шоссе, ведущее в Ташкент. Уже вторая машина остановилась перед стоящим с поднятой рукой юношей, и минут через тридцать Камилл, заплатив шоферу совсем небольшую сумму денег за проезд, уже шел по направлению к стоящему на остановке трамваю. Трамваев, между прочим, он не видел с той поры, когда они перестали ходить в его родном городе, оккупированном германскими войсками.