Ниточка судьбы

— Лучшая песня о Васильевском острове, — серьезно произнесла Вера. — Я обычно напеваю ее, когда гуляю в Останкинском парке. Но думаю, что ты сочинил ее про Англию. Только не отпирайся. Не будь таким злым изменщиком.

— В твоих словах сила и блеск, — улыбнулся Левшин. — Ты знаешь меня лучше, чем я сам, но я в свою очередь превосходно знаю тебя. Я вижу, что нынешние мои идеи задели тебя за живое.

— Вне всякого сомнения. А тебе не кажется, что наш возможный профессиональный союз — это в каком-то роде нонсенс? Уж слишком в нем много остервенелой модерновости, вижу я.

— Без этого нельзя. Остервенелая модерновость, как ты говоришь, это же магистральное направление всего этого… миллениума.

Вера в течение всего разговора с Пашкой украдкой наблюдала за тем, что делается в кафе, кто приходит и уходит, кто остается. Несколько посетителей ей до крайности не понравились. Они чем-то неуловимым соответствовали тому кругу злоумышленников, как она его себе представляла.

«Я просто разлюбила людей. Временно. Слишком много занималась музыкой, суетилась в мире призраков. А люди за последние годы сильно изменились, как-то одичали, озверели, что ли».

— Пойдем отсюда, мне тут надоело, — попросила Вера. — Это заведение вроде карантина. Я уже не чувствую себя способной перенести Петербург спокойно.

— Восхищен твоей выдержкой! — льстил ей Левшин. — У тебя неприятности, как ты говоришь, а тебе все нипочем. Даже я теряюсь рядом с тобой.

— А ты напиши об этом балладу, — посоветовала девушка, вставая. — Во всех современных песнях действуют женщины-монстры. Я уж молчу о песенках, которые поют представительницы моего пола. Создай героиню нового типа. Разрешаю — пиши прямо с натуры. С меня. А я тебе фортепианной партией подзолочу пилюлю.

— Ты говоришь так, словно хочешь немедленно уехать. Вот встала с места — и мгновенно сделалась чужой.

— И разошлись, как в море корабли, — произнесла Вера насмешливо, под видом шаблонной фразы скрывая правду. Она опасалась вывести Левшу из музыкальных и деловых грез сразу и бесповоротно. Пусть помучается в незавершенности.

— Все-таки наш разговор состоялся вовремя, — подвел итог Пашка, когда они покинули уютное кафе. — Я боялся, что ты затянешь его до самой осени. А до этого мало ли что могло произойти.

— Ты думаешь? — спросила Вера, оглядываясь. — Я, — продолжала она, — стараюсь все делать очень быстро. Это основная тенденция сегодняшнего дня. В прямом и переносном смысле. Многое стоит доводить до абсурда именно этой вот скоростью.

На Литейном пировали Пашкины «большевики», как он их называл, прежний состав группы окрестив «меньшевиками». В нем вообще было много революционного и нэповского одновременно. И его красивое, румяное лицо показалось Вере странным анахронизмом, залетевшим сюда из другого, тупикового пространства. Как многое другое, что мелькало, толпилось и высилось вокруг. Включая весь старый Петербург, который не принес никакого счастья ее стране. Он только впитал в себя элитную европейскую трущобность, смешанную с геометрическим архитектурным изяществом.

— Ты стал больше походить на сэра Пола Маккартни, — заметила она, взяв Левшина под руку. — Наверное, это очень хорошо. Прежде ты походил на Карлоса Сантану. Это было тоже неплохо. Но ведь ты не латинос калифорнийский, а добротный северный гитарист-виртуоз и композитор. «И в Летний сад гулять водил».

Так без всякого перехода завершила Вера свое высказывание, не давая Левшину опомниться. Пусть перезагружается.

Они тут же отправились в Летний сад.

Первый день в Петербурге прошел довольно сносно. Они совершили извилистую прогулку по местам, которые Вера стихийно указывала. Вблизи канала Грибоедова они заглянули в маленький магазинчик, находившийся в полуподвальном помещении старинного дома. Он напоминал пыльную лавку старьевщика, небольшой одесский антикварный магазин и театральную гримерную одновременно.

Вера объявила, что, поскольку она теперь чувствует себя артисткой, ничего более подходящего для нее в Питере они найти не смогут и посему должны провести остаток дня в этом заведении. Снаружи казавшийся небольшим, внутри магазин являл собой довольно обширный лабиринт полок, шкафов, стеллажей и прилавков, где были размещены необычные товары.

В высоком шкафу, закрытом стеклянными дверцами, висели театральные костюмы, причем всех эпох и стран одновременно. Рядом под стеклом на прилавке были расположены головные уборы — от невероятных женских шляп времен Людовика XVII, более напоминавших праздничный торт, чем то, что можно носить на голове, до котелка и ермолки.

Вдоль стен стояли, висели, лежали на подставках всевозможные часы самых невероятных размеров и форм, причем все они показывали разное время. А на прилавке в углу, который Вера тут же окрестила гримерной, на деревянных болванках были выставлены парики, разложены всевозможные очки с прозрачными, дымчатыми, розовыми, синими стеклами, круглые, продолговатые, овальные, большие и маленькие, а также накладные бороды и усы всех форм и оттенков.